– То была лишь тень.
– Скажи где искать его и я попробую.
– Не торопись. Сперва послушай свою мать, внимательно послушай. После решишь идти к нему или нет, – она выбралась из-за стола, подошла к окну и задернула штору, отчего комната погрузилась в легкий полумрак. Затем она вернулась и, усевшись за стол, протянула Сейвену руки. – Возьми. Возьми крепче. Так, а теперь закрой глаза и не открывай, пока не скажу.
Сейвен послушно сомкнул веки и приготовился, было, к ожиданию, как туТ же и услышал:
– Все можешь открывать.
Они сидели в тесном каземате, скудно освещенном чадными факелами. В грубо вытесанных стенах, сводчатом, как будто выгрызенный потолке отсутствовали даже намеки на окна или отдушины. Замкнутое пространство каверны, казалось было вырублено глубоко в скале где-нибудь в горах или под землей. Стол, за которым они сидели, обратился в безобразный валун, засаленный и грязный. Пол устилала трухлявая солома вперемешку с чем-то белым, напоминающим переломанные кости.
Одежда матери переменилась сообразно окружению. Пышное черное платье с высоким, остистым воротником и глубоким вырезом декольте. Черные перчатки, доходившие до середины предплечий, на пальцах удлинялись, отчего кисти рук напоминали паучьи лапки. Сам же Сейвен остался в прежних шортах и футболке. «Ну вот, снова я как будто чужой».
– И зачем все это? – он обвел взглядом пещеру. – В домишке мне нравилось больше.
– Тссс, – Теньеге приложила неестественно удлиненный палец к губам. – Говори тише. Нас не должны услышать.
– Кто? Атодомель?
– Нет. Айро.
– Кто?! – Сейвен подскочил на месте. – Ты сказала Айро?!
– Не кричи, прошу! – вслед за ним поднялась Теньеге и опасливо оглянулась через плечо. – Если она услышит нас, то придется уходить еще глубже. Сядь. Вот так.
– Извини, я… Больше не стану. Просто все это бред какой-то. Зачем Айро подслушивать нас? Зачем нам бояться ее? Она ведь только… Она всего лишь ребенок. Я найти ее хотел, а не прятаться!
– Айро больше не маленькая девочка, которую ты любил. Которую вы все любили, – тихо, произнесла Теньеге. – Она паразит, живущий глубоко во мне и отравляющий меня. Ты помнишь болото? Ловушку, из которой с таким трудом вырвался? Это была ее западня. Она не хочет твоего возвращения. Она не хочет быть спасенной. Она хочет оставить все как есть.
– Но как же… Как же Атодомель?
– Создатель связан ею, связан крепко.
– Но я видел его! Сразил его там, на Земле…
– Попасть к тебе помогла ему я. Тише! Сейвен, мне пришлось ослабить хватку Айро с тем, чтобы он смог сделать хоть что-нибудь! Ведь она разрушает меня, расслаивает на обрывки воспоминаний так, что в конечном итоге от меня ничего не останется! Набор абсурдных, разрозненных суждений, лишенных всякой логики... Я отчаялась, Сейвен. Мне было страшно, я и сейчас боюсь ее. Но все, что предпринял Атодомель, это устремился к вам. Я уверена, он сам в затруднении, иначе не позвал бы тебя. Но он поступил верно. Ты наша последняя надежда.
– Привет, приехали…
Внезапно Сейвена захлестнула волна апатии. Он усомнился, что пред ним, действительно, олицетворение Вербарии, а не очередной морок, непонятно кем сотканный. Он чувствовал себя богатеньким дурачком, которым помыкают как хотят. На Вербарии этим занимался Атодомель, здесь – Теньеге, которая, может, вовсе и не Теньеге, а не пойми что. Он возвращался с вполне определенной целью избавить солнечную систему от Создателя и вытащить Айро из беды. А теперь? Теперь вытаскивать надо самого Создателя и избавляться от Айро.
– Знаешь.., Мама… Я тоже не хочу ничего менять и, пожалуй, оставлю все как есть, – проговорил он бесцветно, разглядываю какую-то особенно белую косточку на земле. – Я хотел избавиться от Атодомель. Ну, так Айро позаботилась об этом за меня, и теперь я вижу, что ее спасать тоже не надо. Так что миссия выполнена, и я отправляюсь домой.
– Ты не поверил мне…
– Нет.
– Ну что мне еще сделать, чтобы убедить тебя?
Сейвен поднял взгляд на вздрогнувший голос и встретился с серыми глазами матери. Наперекор всему, о чем он думал минутой ранее, сердце его сжалось. Каких доказательств он ждал? Чем она могла веско подтвердить свою правду, если все, чем она располагала, был вот этот взгляд? «Либо я верю, либо нет». А он верил. И пусть неверие сулило бегство к Диз, избавление от груза решений, он понимал, что если сейчас отвернется, то жить как раньше уже не сможет. Спрятавшись за стеной неверия, он не искупит вины пред погибшей Вербарией, а безмерно отяготит ее. И только хранителям известно, чем это может обернуться.
– Ничего. Достаточно уже сказанного, – наконец тихо и твердо произнес он, не отводя взгляда. – Я тебе верю, но предпочел бы оказаться обманутым. Ведь если все так, как ты говоришь, то дела обстоят скверно. Очень скверно. Как это случилось? Почему Айро обернулась этим… Этой болезнью?
– Так сказалось ее слияния с матерью. Все, что связано с ней, и тобою тоже, выходит за рамки известного Первым о жизни. Ее теперешняя форма восходит к природе ее породившей, когда ее родила не плотская мать, а мать ментальная. И к тебе, показавшему ей физическую сторону естества. В ментальной плоскости она существовала, росла, и действительность ей только снилась. Но когда вы соприкоснулись, что-то произошло и с ней, и с тобой. Вы как будто поменялись ролями… Точнее, поменялись реальностями. Но что действительно произошло никому не известно. Разве что… Вам одним.
– Ну, если бы я знал, что случилось, то не спрашивал бы тебя. Уж не из-за нас ли Атодомель решил так скоро кончить все и умотать домой? – Сейвен усмехнулся. – Чтобы степенно и несуетно препарировать тебя, мама?
– Может и так. Я не знаю.
– А чего хочет она?
– Этого я тоже не знаю.
– Так может она и не хочет вреда?
– Может она и не хочет, но… Делает.
Она привстала с каменной седловины, и растопыренными пальцами нарисовала в воздухе какой-то знак. Кончики ее удлиненных пальцев оставили следы и Сейвен, вглядываясь в начертанный орнамент, погрузился в него всем своим естеством.
К удивлению, пред ним развернулась картина, виденную им ранее, в повторе сна того, древнего Сейвена, засыпающего под стук колес. Он – тонкий шпиль, одиноко поднимающийся над беспорядочным слиянием жизни и смерти. Волны сладострастия, все тем же искрящимся прибоем, разбивались об его основание. Сейвен вглядывался в томную пучину, но видел лишь хаос конечностей, сочленений, патрубков, растрепанных волос… Вся эта мешанина не тонула в багровой пучине, она была ею.
Веточки искр поднимались хлопьями пепла. В темени высокого, ирреального неба крупинки света обращались звездами, малыми, ли большими, но непременно яркими и живыми.
– Это оно, – услышал Сейвен близкий, как будто исходящий из него самого голос Теньеге. – Вот ее воздействие. Этот океан хаоса наполнен обезличенными, раздробленными на части сущностями. Ментальности там внизу уже больше никогда не вернуться к себе, к той четкой осмысленной структуре, какую сохраняю я. Океан ширится, Сейвен. Медленно и верно он расползается, отъедая от меня все больше и больше. Если ничего не предпринять, то скоро не будет ни меня, ни Вербарии.
– Когда-то давно я уже видел все это. Когда еще был живым человеком, там на настоящей Вербарии… И вот теперь думаю, а была ли она настоящей? Может вся моя прежняя жизнь это чья-то игра? Свой собственный мир, своя Вербария. Только не моя, а чья-то. Чья? Откуда, по-твоему, я мог видеть это во сне? А может быть я и не покидал твоего лона, мама? И вся череда моих злоключений происходит внутри тебя? Или внутри какой-то другой куда более обширной структуры. Внутри Генизы величиной с планету или больше, где возможно смоделировать не один какой-то мир, а вселенную целиком.
Он помолчал, прислушиваясь к шороху чувств Теньеге. Растерянность, боязливость, сомнительность… Но ничего такого, что подтвердило бы его слова. На самом деле Сейвен и сам не был уверен в правоте внезапно пришедшей к нему мысли. Когда он озвучивал ее, он думал о Первых, о целях Создателей, пожинающих миры и запирающих их непонятно где. «Абсолютное познание? Возможно. Но еще возможнее – точная модель вселенной в которой для созидателя нет ничего невозможного».