– Я должен убедиться в том, что я неправ.
– Но Сейвен… – начала было Теньеге, но он решительно прервал ее.
– Мама, я верю тебе. Я знаю, что ты сама много не понимаешь, не знаешь как тебе поступить, чтобы не сделать еще хуже. У тебя есть какие-то предположения, как поступить? С чего следует начать искоренение этого?
– Нет…
– А до’лжно знать наверняка, с чем мы имеем дело. Поэтому я…
– Но, Сейвен!..
– Поэтому я войду в нее.
– Нельзя… Оно погубит тебя, как всех тех несчастных!..
Печаль, горькая печаль, скорбь, но и смирение. Теньеге не хотела отпускать его, но и понимала, что Сейвен не отвернет от задуманного. «Значит это действительно она».
– Мама, – со всевозможной теплотой проговорил Сейвен. – Не бойся, со мной ничего не случится. Ты ведь знаешь это, ты сама об этом говорила. И теперь, когда я поверил, зачем? А то ведь я испугаюсь и разуверюсь в себе сам.
Он усмехнулся и мысленно поцеловал ее.
– Прощай, мама, – произнес он и подкошенным шпилем обрушился в пучину хаоса.
Tat 23
Странное чувство. Как в ночь тяжелой болезни, когда закрываешь глаза и пытаешься уснуть, а перед взглядом, в изрытой мелкими крупинками темноте, что-то непрестанно мельтешит. Повторяется снова и снова, но не так как раньше, а по-другому, еще корявее и искалеченней.
Обычное яблоко то больше, то меньше, то с червем внутри, то с механической, блестящей сердцевиной, из которой торчит провод. Потом уже это не провод, а червь с большими и умными глазами в зрачках которого как раз то самое яблоко…
И если в горячке образ один, то Сейвена разрывали тысячи таких явлений.
Корабль битком набитый отрубленными головами. Разноцветные волосы настолько длинные, что свешиваются за борт, утопают в мутной воде. Корабль плывет в океане волос. Над ним рыба отрывисто машет длинными плавниками, разрывается на две части – передняя продолжает лететь, а задняя падает вниз, ударяется о груду голов, и обращается в чернильный дым. Дым поднимается к небу, из него выявляется могучий великан. Корабль жалкая кроха по сравнению с ним. Великан наклоняется, берет в руку корабль и осушает море волос. Он раскручивает его над головой и швыряет вдаль растрепанной кометой.
Сейвен не видит всего этого. Все это происходит внутри него, как внутри какой-то бочки набитой крысами. Крысы плодятся, стенки бочки распирает, она трещит, но не лопается. Образы-крысы… Они прибывают, становятся нетерпеливее и лаконичней. Они разрывают его обрывочным количеством.
Молоток в одной руке, горсть кривых и ржавых гвоздей в другой. Из-под лохмотьев торчат голодные ребра. Серая изможденная фигура с болтающейся на лице повязкой бродит по черному полю. Она, как живой фонарь, высвечивает небольшой участок и что-то ищет. Из земли показывается голова, серый человек приседает к ней и забивает гвоздь прямо в темя. Когда гвоздь с хрустом проламывает череп, его острие, точно эхо, вырывается из головы человека с молотком. Он поднимается и идет дальше.
Стук. Стук. Хрясь.
Человек сидит на стуле в белой хламиде и с бумажным кульком на голове. В груди у него зияет дыра. Не понятно сквозная она или нет, но оттуда выбирается человек поменьше, без кулька, но с гладким локтем вместо лица. Он садится на колени к первому, его грудная клетка трепещет и рвется с хрустом и брызгами. Наружи появляется третий, но еще меньше с пупырчатым щупальцем вместо головы. Из него пробивается еще один, из того еще и так до бесконечности… Наконец, появляется человечек с лицом Сейвена. Да и сам он очень похож на него. «Постой. Это ведь я и есть».
Сейвен огляделся. Он сидел на коленях у человека с заводным ключиком вместо головы. Родитель не держал его – разверзшись Сейвеном, он окаменел. Вверх громадной пирамидой уходили их прародители. Самый первый, тот, что сидел на стуле с кульком на голове, был самим небом. «Небесной твердью». Вниз спускалась лестница из колоссальных колен-ступеней, теряющаяся где-то в непроглядной тьме. Изредка там вспыхивали молнии, выхватывающие на миг голые ступни первого. Под ними была пустота.
Одолев десяток голов, Сейвен остановился перевести дух и невольно сравнил текущее плечо со скальным выступом. Из теплой прикрытой белой тканью плоти. У этого шея заканчивалась головой игрушечной лошадки. Правда, размеры этой ярко размалеванной игрушечки внушали трепет. «Если это мысли Айро, то дело дрянь. Она не просто расщепляет генизу, она переваривает ее в дерьмо какое-то». Сейвен усмехнулся. «А ведь меня она тоже сожрала. Вот только переварить не смогла».
Головы последних двух великанов, тех, что восседали на коленях у основы-основ, были настолько велики, что неразличимы. Сейвен прервал восхождение и в очередной раз осмотрелся. Бумажный кулек очерчивал рваными краями линию горизонта. По-сути он уже был внутри него, однако ничего не происходило. «Вверх. На самый верх, не иначе».
Восхождение напомнило ему ходьбу по болотистым пустошам. Все та же монотонная рутина, только без усталости и забытья. Цепляться за отвесные стены было удобно – их почти всегда прикрывала ткань, мягкая и прочная. А руками он перебирал быстрее, чем сороконожка лапками. С уступа на уступ, со складки на складку он прыгал не хуже блохи, за один прыжок покрывая двести-триста обычных шагов.
Плечи родоначальника предстали обширными слегка покатыми холмами. Сплошной белый покров кое-где марали алые пятна, казавшиеся доннами иссохших озер. Там, где когда-то желтел пакет, теперь распростерлась плоскость всепоглощающей тьмы. Немного поколебавшись, Сейвен оттолкнулся посильней и прыгнул в нее.
Он выскочил посреди вокзала Сотлехта. Вокруг ходили люди, спешили носильщики, таксисты у парковочных мест зазывно гудели в клаксоны. Сутолока и гомон. «Точь-в-точь как тогда, на Вербарии». Да и сам амфитеатр Сотлехта громоздился все так же естественно и непоколебимо, утопая в дымке погожего дня.
Решив, что будет лучше, если он сойдет с центра площади, Сейвен выбрал никем не занятую скамейку и направился к ней. По дороге на него никто не смотрел. Более того, толпа исподволь расступалась, освобождая дорогу, но не шарахалась, а обтекала его как естественную преграду.
Добравшись до прохладной тени, Сейвен, не без удовольствия, присел и вытянул ноги. Осмотрелся. Все выглядело настолько правдиво, что моментами он забывал, где находится. Подкупали натуральные мелочи, слагающие Вербарию, как слагают живую картину бесчисленные мазки кисти.
Сейвен будто вернулся в прошлое, наперед зная, что и как должно произойти. Знал и мог исправить. «Или наоборот, усугубить все донельзя». Ему вдруг вспомнилось как они, выйдя из хрустального вокзала, наткнулись с Лейлой на патруль стражников. Что если бы тогда он не протянул с улыбкой одному из них запал, а оттяпал бы ему голову? А потом второму. Что бы тогда? Сейвен усмехнулся. До какого абсурда можно довести свое положение одним-двумя простыми действиями. Сотворить все так, как никто в здравом уме не стал бы. С тем лишь одним, чтобы посмотреть: как оно? «Сдерживает только необратимость происходящего. Но так ли это?»
Вдруг на площади стало шумнее, а движение еще оживленней. Неразбериха занялась в самом центре, там, откуда ушел Сейвен. Он вскочил на лавочку, устремил взгляд поверх толпы и увидел черный гейзер. Вокруг явления, шагах в десяти, уже никого не было. «Вот оно поглощение Айро». Когда он добрался до места, то услыхал вопли ужаса. Кричать, действительно, было от чего.
В маслянисто-черной луже, растекшейся на два-три шага, сидело кошмарное существо. Длинные худые руки с беспорядочно трепещущими когтистыми пальцами, оголенные ребра, из клетки которых высовывались дрожащие детские ножки. Выражение перекошенного лица хаотически менялось от экстаза до ярости, а голова чудища то и дело проваливалась в плечи, отчего тело сжималось, натужено выдавливая из себя что-то. В эти мгновения раздавался младенческий крик, отдающий нечеловеческим ревом.