Но ещё хуже было то, что я не могу ничем пошевелить ниже шеи. Это чувство беспомощности заводило во мне страшную панику. Лучше было там умереть чем теперь жить овощем. В голову так и ползли мысли насчёт самоубийства. Пока не дошло, что даже этот вариант недоступен.
Всё-таки взяв себя в руки, облизав разбитую губу, и обнаружив, что в палату вошла некая женщина, я гневно спросила:
- Что тебе здесь нужно с#&*?
Она была в возрасте, а на бейджике было выбито «Нира Гло», Нира приподняла очки, несколько удивившись, и обдумав, что ответить, с терпением начала:
- И вам здравствуйте, я представитель следствия по вашему делу. Нам от вас необходима информация о вашем поставщике форса. Мы были бы благодарны за такого рода данные. К тому же вас скорее всего утилизируют, честно говоря ваше пребывание здесь, как и моё, чистая формальность.
Её морщинистое лицо в совокупности с белёсыми волосами и этой улыбкой при разговоре вызывали у меня сильнейшее отвращение.
- Ясно, иди ты н#&*^, - сказала я, смотря ей в лицо.
- С вами будут работать другие службы. Всего хорошего, до свидания, - отрапортовала Нира, смутившись на том, что сказать на прощание, и удалилась вместе с докторшей.
Теперь мы с тобой одни. Совсем одни. Не знаю требуется ли объяснение. Видимо копы сильно цепляют дистрайкер. Наверняка они убили курьера и заменили его киборгом, но точного времени они знать не могли, поэтому и киборг подошёл раньше, а мой брат... потерял чувство осторожности, как и всегда.
Уже не важно, но слёзы так и сочились, а к горлу подступал неприятный комок.
О и этот е#*@%& автор, который сейчас строчит эти сраные закорючки, из-за которых у меня всё летит к х@$%*. Слышишь меня, а!!! Гнида ты... гнида!
Знаете, у живых людей есть какие-то цели. Вот у тебя есть цель? Должна быть хоть какая-то! Если нет, не знаю зачем ты вообще встаёшь по утрам, не зная, чего хочешь! Ты должен знать зачем там живёшь! Иначе твоё положение не лучше моего, но вот мне не придётся с этим долго затягивать.
Ладно, ладно у тебя ещё может всё получиться. Тебе ведь хорошо там в теплее, с ручками, ножками, твоё время пока не истекло.
Я вот, например, хотела свалить из этого мерзкого города с братом. Есть ещё на Земле тихие, спокойные места. Меня угнетал Токио, это помойка, а не город. На улицах непонятная вонь, шум.
А теперь во-о-обще плевать! Представляешь? Бывает такое. Проблемы, заботы, дела, мнение окружающих и БАЦ! Всё... Ни окружающих, ни проблем, ничего не волнует. Как-то даже легко стало. Или это от того, что я кроме головы ничего не чувствую?
Нельзя не заметить, что палата просторнее чем моя комната, но это ненадолго. Очень бело и много приборов тут и там, огромное окно, за которым все также шумит и шевелится город. Резкий, спёртый запах медицинских препаратов, его ни с чем не спутать.
Зудящий шум лампы заливал всё помещение, отдаваясь от стен. Мне казалось я слышу и то, что происходит за стеной, и то как течет жидкость по этим отвратным трубкам. Вещи, на которые я бы не обратила внимание раньше, захватывали меня целиком, ну или что там осталось.
При этом проекторная пластинка на стене вещала последние новости:
«В центрах города усилились восстания. Сотни вандалов вышли на улицы устраивая беспорядки. Конфедерация прокомментировала ситуацию, как вопиющие нарушение всех установок и намерена прекратить подобные движения раз и навсегда.»
Эти беспорядки закономерность. Нас чипируют, чуть что уничтожают и вечно затыкают рот. Такое никому не понравится. Конец конфедерации пугливо видят многие. Он закономерен и естественен как день и ночь. Но близится время, когда кровь будет литься реками, ведь властвующие никогда не смирятся с неизбежностью. Они боятся думать о конце. Хотя знают. Знают, что он уже близко. Смерть, исчезновение - это итог любого прогресса, в любой сфере.
После новостей пошли, как всегда, сплетни о знаменитостях и прочая абсурдная ерунда, которая будет сопровождать мои последние часы жизни. Могли бы, что и получше, включить... на дорожку.
Закрыв глаза я и не заметила, как погрузилась в больной сон, не различая где реальность, а где нет.
Кривая изрисованная дверь с мутным стеклом. Её ручка отвисла и была привязана проволокой. Открыв её, я почувствовала навалившуюся изнутри духоту и потную вонь. Самый уродливый бар на Доминикано, а может и во всем Токио.
Его прогибающиеся ржавые балки держали провисший потолок. Кругом облезлые исцарапанные стены с роящимися дырами от пуль. Столы выглядели словно из мятой жести и были притащены со свалки. Стулья косились, и их ножки разъезжались в разные стороны. А главное достояние, барная стойка, была сплошь покрыта пылью, изрисована и набрана из того же хлама, что и всё остальное здесь. И прямо над баром единственное, что осталось от его прежней жизни. Неоновая вывеска с яркими La pone, на которой «s» потухла и дела никому нет.