— Маленькая стерва, — произнес Коллен чуть ли не с уважением.
Кстати, я никогда не внушала ему страха, как моя сестра, но он всегда испытывал ко мне уважение, а также желание — и, конечно же, полнейшее безразличие.
Я посмотрелась в кухонное зеркало, которое в других семьях обычно висело в столовой, а у нас, Брабанов, — на кухне. Да, я была маленькой стервой. Однако, доказывало ли это, что я девушка?
10
Чтобы соблазнить ее, ему ничего не нужно было делать. Синеситта презирала соблазнение и соблазнителей или, как она говорила, «претендующих ими быть». Она считала, что любовь заключается не в том, чтобы соблазнять и быть соблазненной, а в том, чтобы распознать предназначенного тебе судьбой человека. Только дьявол прибегает к соблазнению. Мужчины и женщины, какими бы разными ни были, выбирают друг друга с первого взгляда. То, что в дешевых романах и сериалах на ТВ называется любовью с первого взгляда, было для нее лишь естественным — нормальным и почти банальным — началом любовных отношений. Если до этого дня она и оставалась одна или почти одна, то лишь потому, что в толпе мужчин — пусть даже кто-то из них ей и понравился бы, а после нескольких свиданий соблазнил бы — ей не встретилось ни одного, которого бы она сама выбрала, выделила, невольно полюбила. Как только она чувствовала себя соблазненной, ей казалось, что она обманута, что ею манипулируют и злоупотребляют. И соблазнитель тут же оставался с носом. Ежедневно звоня к нам по вечерам, он получал от меня неизменный ответ: «Синеситта дома, но разговаривать с вами не желает». Коллен добился успеха у моей сестры лишь потому, что ему и в голову не приходило ей понравиться; и это послужило для нее доказательством его честности и искренности.
В тот вечер, задержавшись в «Прентан» из-за дополнительных ежемесячных выплат, она вернулась из Парижа последней. Папа уже помыл, накормил и уложил Боба, возле которого, как обычно, заснул; а в это время мой плутишка брат, вместо того чтобы спать, методично наносил удары в подвешенную над кроватью игрушку. Мы со Стюартом и мамой сидели на кухне. Пока Коллен надевал носки и туфли, она попыталась отправить меня в мою комнату, но я притворилась тугой на ухо, считая, что если не стану свидетелем второго тет-а-тет между ней и Колленом, никто мне потом не расскажет, как все прошло. Конечно, мое присутствие, каким бы незаметным, прозрачным и бесполым оно ни было, должно было повлиять на характер встречи, но я предпочла остаться и изменить действие пьесы, чем уйти и удовольствоваться потом фантастическими мамиными версиями. То, что произошло с ней в конце этой встречи, на все сто процентов, как будет видно из дальнейшего, оправдывает мое неприкрытое и нахальное упрямство.
Кухня была нашим любимым местом. Мы, Брабаны, очень неохотно покидали ее, и самые приятные и нежные воспоминания о жизни нашей семьи связаны у меня с тем периодом, когда судебные исполнители отключили у нас газ и электричество и все мы: я, Боб, Синеситта и ее пятеро детей (Октав, Марсо, Элиан, Виржиния и Патрик) — спали на кухне. Мы с сестрой устроили спальное ложе перед камином и всю ночь поддерживали в нем огонь. Мы накрывались спальными мешками и одеялами, а утром все сворачивали и складывали в бретонский шкаф. Затем начиналось вальсирование бутылочек с сосками, баночек с детским питанием, тартинок «Нутелла», яичницы и апельсинового сока. Между бретонским шкафом и небольшой печкой, которая нам очень пригодилась для приготовления горячей пищи, когда уже не было денег оплачивать счета, стоял телевизор. Правда, после освобождения Бенито он всегда был выключен. Кухонный стол некогда был столом для переговоров; папа привез его из Женевы, где занимался организацией безопасности принца Брольи — главного участника переговоров со стороны Франции в Эвианских соглашениях (1962). Это был овальный сосновый стол. За него могло усесться человек двадцать. Два окна кухни выходили в наш сад, а третье — на сад Рошеттов, наших соседей. Зеркало, о котором я говорила выше, папа приобрел за счет бельгийского правительства, когда служил в Риме во времена фашизма. Это было большое венецианское зеркало в позолоченной раме. С конца весны до середины лета оно ловило лучи заходящего солнца и меланхолично бросало их нам в глаза. На стенах висело несколько фотографий: мой отец, пожимающий руку главному крупье казино в Перрос-Гиреке; мама, подающая кусок копченой семги жене президента республики; десятилетняя Синеситта перед большим бассейном в Шампиньи-сюр-Марне, победившая в соревнованиях по плаванию баттерфляем; я в наряде Клеопатры в пародии на «Антония и Клеопатру» — представлении, которое мы давали на ежегодном празднике в Эгьен-д’Орв; наконец, Боб в роддоме Обервиля в день своего рождения. И ни одного снимка нашего брата-бандита. Впрочем, один раз папа сфотографировал нас всех вместе на пляже в Плестене. Получился красивый портрет, но папа сорвал его примерно через час после того, как Бенито изнасиловал маму прямо на плиточном полу в кухне. Бенито, хотя и не был урожденным Брабаном, тоже беззаветно привязался к нашей кухне, и ему было трудно покидать ее даже после того, как он совершил такой ужасный поступок. Стюарт Коллен, прекрасно разыгрывая роль будущего зятя, переходил от одного снимка к другому с удивленным и задумчивым видом.