— После смерти отца. Впрочем, по этой причине я и не ответила на твои письма. Ты считаешь, что одинокая девушка с малолетним ребенком долго будет спокойно жить в большом доме в нашей округе? Или ты хочешь, чтобы меня каждый уик-энд насиловали бандиты из Карл-Маркса? Ты этого хочешь?
— На кого я сейчас похож, по твоему мнению?
— Плевать мне, на кого ты похож!
— Я похож на зрелого человека, который послал черт знает сколько писем подростку.
— Двадцать три.
— Двадцать три! Ты отдашь их мне завтра же утром!
— Я их сожгла.
— Ты сожгла мои письма?
— А ты хотел, чтобы я их перевязала и вставила в золотую рамочку? Ты не Шекспир, приятель!
Он бросил на меня взгляд, полный отвращения и отчаяния. Нет сомнений: он предпочитал видеть во мне романтичную и взволнованную девушку. Выпив одним глотком грейпфрутовую водку, он, как мне показалось, поставил крест на своей любви ко мне. Затем засмеялся и похлопал меня по плечу. Когда его рука задержалась на моей, я поняла: ни для него, ни для меня ничто не закончится так просто.
— Тебе нравится мой праздник? — спросил он серьезным, твердым и непринужденным тоном, но все-таки не смог скрыть, что его вновь начинает терзать желание.
— Нет.
— Почему?
— Не знаю. Слишком много стариков.
— Подруги Марины — молодые.
— Ты находишь?
— Во всяком случае, они хорошо сложены. Можешь подцепить одну из них на ночь.
— Я не знаю, о чем с ними говорить.
— Ничего не говори.
— Мне нужно поговорить. Целые дни наедине с Бобом… Разговор доставил бы мне удовольствие. Но я сомневаюсь, что хоть одна из подруг Марины расположена поболтать.
— Я с удовольствием составил бы тебе компанию, если бы ты не сменила пол.
Кармен Эрлебом прервала наш разговор и увела меня на танцплощадку. Мы прижались друг к другу, и она, обняв меня за шею, сказала, что я ей нравлюсь и что я могла бы провести остаток ночи у нее, поскольку ее муж уехал по делам в Бразилию, а любовник снимает фильм в Исландии. Я улыбнулась и ответила, что согласилась бы с удовольствием, но я — девственник, и ей придется заняться всем или почти всем самой. Она заявила, что ее это не пугает. Иван крутился вокруг нас, как полицейский вокруг угнанной машины: то танцуя с наигранной веселостью, то тяжело шагая с угрожающим видом еврея-интеллектуала из Центральной Европы. Когда он увидел, что я пью с Кармен Эрлебом за столиком Оливье Перрона, то ушел в другой конец «Батаклана». Ни одна деталь из этой сцены не ускользнула от Марины Кузневич, и она встретила Ивана с холодным видом, ничуть не расположенная играть роль палочки-выручалочки или утешительницы. Иван, расстроенный и несчастный, очутился со своей грейпфрутовой водкой один посреди праздника, который устроил для того, чтобы продемонстрировать свой блестящий успех во французском обществе. Мне стало его жаль. «Мужчины прилагают много сил, чтобы преуспеть, не подозревая, что преуспеют лишь в том, что их возненавидят, и едва они хоть в чем-то потерпят неудачу, как сразу почувствуют эту ненависть». («Опасные мифы», с. 1037).
Прежде чем поцеловать меня в губы, Кармен Эрлебом спросила, целовала ли меня когда-нибудь женщина. Я ответила, что нет, только мужчина. Она поинтересовалась, кто же это был. Я призналась, что Иван Глозер. В отличие от моих покойных родителей, а теперь и от сестры, я еще не научилась врать, потому что не узнала любовь.
— Иван — гей? — удивилась Эрлебом.
— Не имею представления.
— Однако ты целовался с ним в губы.
— В то время я был девушкой.
— А теперь ты больше не девушка?
— Нет, жизнь одинокой девушки с ребенком слишком трудна, особенно в предместье.
— У тебя есть ребенок?
— Брат. Боб. Три года.
Я снова начала танцевать. Очутившись в центре кружка манекенщиц, я подумала, кто из них начнет приставать ко мне первой. Это, конечно, оказалась Марина. Она ущипнула меня через рукав пиджака и спросила:
— Армани?
Я утвердительно кивнула. На Марине были красные сапоги, золотистые шорты и белое болеро, под которым со смесью польской изящности и парижской распущенности покачивались ее груди. Шею обрамляло несколько индийских колье.
— Как поживает твой очаровательный папа?
Почему она заговорила о моем отце? Я ответила:
— Он умер.
Марина покраснела. Она явно впервые услышала, что человек, о ком она спрашивает, умер. В этом был как бы зловещий знак, предупреждение судьбы. Люди, убежденные, что смерть заразна, без конца задаются вопросом, когда же она, перестав поражать их близких, обратит свой взор на них.