— Вы были там один раз со мной.
— Неправда.
— У меня осталась фотография.
— Покажите ее.
— Она — дома. Как только я ее найду, то позвоню вам и принесу. Может, мне даже удастся найти такси.
— Какое такси?
— Такси, в котором мы пересекли туннель под Ла-Маншем.
— Мы возвратились в Лондон в такси?
Беря в свидетели Вуаэль и насыпая слитком много перца в салат, Эрлебом в ужасе произнесла:
— Я ничего не понимаю, что говорит этот тип. Или он сумасшедший или это я сошла с ума.
Я бы, конечно, проголосовала за первое предположение, если бы не видела поляроидный снимок, сделанный в Брикстоне шофером-католиком, на котором Кармен Эрлебом не без нежности склонилась над Стюартом Колленом, уплетающим огромную тарелку яичницы с беконом. Стюарт показал мне его через два или три дня после возвращения в наш дом. Это был единственный сувенир, который он привез из Англии, не считая отрезанной головы англичанки, которую у него конфисковали на таможне.
Актриса притворилась расстроенной и ошеломленной, выглядя точно так же, как моя сестра после разговора наедине с Колленом. То есть так, словно ее достали из могилы. Утверждение Коллена о том, что она провела с ним целую ночь, и тот факт, что она ничего об этом не помнила, испортили ей праздник. Я недоумевала, как она могла забыть Коллена до такой степени. В то время мне казалось, что любой человек, проведший с ним пять минут, запомнит это до конца своих дней, и, кстати, Коллен думал то же самое. Поэтому приступ амнезии Кармен Эрлебом его не убедил. Он был уверен, что актриса просто отказывалась признать перед свидетелями, что спала, путешествовала и ела в его компании целых восемь часов. Однако он не понимал причины этого отказа, поскольку она была одной из тех редких женщин, которым он не причинил никакого зла. Может, ему следовало оплатить такси?
Как описать, что произошло между Стюартом Колленом и Мариной Кузневич, когда они впервые столкнулись друг с другом? С тех пор, как я приступила — не без колебаний, поскольку я художник, а не писатель — к этому рассказу, я боюсь момента, когда, учитывая мои скромные литературные способности, а также глубокий возраст (13 декабря мне исполнится восемьдесят лет), стану описывать, как разразились пожаром вспыхнувшие между ними страсть, понимание и стремление поразвлечься. Моя сестра оставалась прикованной к шезлонгу. Вуаэль в полной растерянности не могла проглотить ни капли салата, кстати, переперченного. Кармен Эрлебом пребывала в изумлении от того, что человек, утверждавший, что провел с ней целую ночь, за несколько секунд забыл о ее существовании и теперь развлекался с манекенщицей, отличавшейся, по ее мнению, сомнительными красотой и нравственностью. Перрон и Глозер, сидя рядом и болтая о пустяках, как две старые дамы, не сразу поняли, что произошло любовное землетрясение, усиленное семейной революцией. Они только тогда повернули к Марине и Стюарту свои потрепанные порочной жизнью лица, когда те встали и зашагали в еще не известном направлении по улице Бутини-сюр-Оптоп, — где они встретили по воле случая месье Пьерро, отца покойной Ноэми, — да так и не смогли оторвать от них глаз, восхищенные такой любовной идиллией.
Я не могу передать, и не без причины, рассказ Марины Кузневич о начале ее связи с Колленом. Зато последний, как обычно, описал мне ее во всех подробностях. Преимущество бедности в том, что она заставляет говорить — тогда как деньги заставляют молчать. Беднякам нечего терять, и они не боятся исповедоваться. Бедняка нельзя заставить петь, и он поет о себе сам. Когда Стюарт увидел, как Марина вышла из дома и направилась в сад к столу, демонстрируя великолепное мужское начало, смягченное, словно помимо ее воли, чисто женскими нежностью и грацией, то испытал глубокий внутренний шок. Стюарт понял, что видит единственное существо во всем царстве Бога, — или, скорее, Дьявола, которому он ревностно прослужил больше тридцати лет и которого теперь считал себе обязанным, — предназначенное для него. Марина была смесью мужчины и женщины, меда и перца, Неба и Земли, высоких мыслей и низменных инстинктов, — человеком, с которым он мог бы прекрасно общаться, то есть наслаждаться. Он, чье существование до сих пор протекало исключительно в неврастеническом обжорстве, хладнокровном лапаньи женщин и разнузданной жестокости, мог испытать наслаждение. Я сильно сомневаюсь, что увидев его таким, каким он был в то время, Марина почувствовала то же самое. Однако она села рядом с Колленом, прогнав Вуаэль со стула. Думаю, она следовала почти физической потребности причинить зло Ивану, для чего нужно было причинить зло мне, причинив зло моей сестре, то есть завладеть Колленом. Вначале Синеситта не обратила внимания на этот маневр. Она привыкла, что Коллен всегда глазеет на других девиц, — даже в городе это было его единственным занятием, никак не влиявшим на их семейные отношения, — и хорошо знала, что за столом он интересуется только своей тарелкой. С другой стороны, она ни на миг не могла представить, что человек, находящийся в состоянии физического разрушения, — а я подтверждаю, что он в то время был воплощением уродства и при определенном освещении мог вызвать тошноту, а после сытного обеда с большим количеством вина — даже рвоту, — способен соблазнить хоть одну самую невзрачную, самую старую или самую глупую женщину на земле. Короче, он был отвратителен; и то, как Марина, словно молодая кошка, увивающаяся вокруг большой крысы, крутилась возле него, развлекало мою сестру. Она в самом страшном кошмаре не могла вообразить, что очень скоро молодая кошка уйдет под ручку с большой крысой, чтобы никогда не вернуться.