Скорее всего, причина подобного изменения позиции Андропова и Устинова была связана с опасениями возможного перехода власти от группировки Брежнева к группировке Подгорного. Это было реально и не совпадало с государственными и личными интересами Андропова и Устинова.
Ни у кого в руководстве страны не вызывало сомнений, что интеллектуальный и политический потенциал Подгорного не соответствовал посту главы великой мировой державы. Поэтому в случае его избрания генеральным секретарем ЦК КПСС последствия для политики СССР могли быть хуже и непредсказуемее, чем при Хрущеве.
«К моему удивлению, — пишет Чазов, — план Андропова удался. При очередном визите я не узнал Брежнева. Мне он прямо сказал: “Предстоит XXV съезд партии, я должен хорошо на нем выступить и должен быть к этому времени активен. Давай, подумай, что надо сделать”.
Первое условие, которое я поставил, удалить из окружения Н.(медсестру), уехать на время подготовки к съезду в Завидово, ограничив круг лиц, которые там будут находиться, и, конечно, самое главное — соблюдать режим и предписания врачей. Сейчас я с улыбкой вспоминаю те напряженные два месяца, которые потребовались нам для того, чтобы вывести Брежнева из тяжелого состояния».
Главным обстоятельством, которое способствовало быстрому восстановлению здоровья Леонида Ильича, Чазов считает то, что он согласился на удаление от себя медсестры Н. Коровяковой. После Брежнев на глазах стал преображаться. Дважды в день плавал в бассейне, начал выезжать на охоту, гулять по парку.
Вскоре он заявил: «Хватит бездельничать, надо приглашать товарищей и садиться за подготовку к съезду». Из Варшавы он вернулся 11 декабря, а подготовка к съезду при его участии началась в Завидове 15 декабря.
К сожалению, это был последний период, когда Леонид Ильич активно исполнял свои обязанности. В это время жизнь в стране не останавливалась, и одновременно с успехами во многих областях внутренней и внешней политики СССР продолжалась деградация идеологии, моральное и политическое перерождение советской элиты, которое Брежнев недооценивал, потому что не знал действительного состояния и процессов в советском обществе.
Если в годы НЭПа символом кабацкой Москвы был ресторан «Яр», то аналогичными символами Москвы при Брежневе стал ресторан «Арагви» и подмосковный ресторан «Архангельское».
Здесь круглые сутки развлекался весь московский бомонд: чиновники, «уставшие» от государственных дел, элитные военнослужащие, киношники, актеры, писатели и «деловые» — воры в законе и многочисленные представители «теневиков». Но особенно выделялись среди них дочери и сыновья «номенклатуры» — высших партийных и государственных чиновников.
Всегда «при делах» была и московская милиция, которая с пьяных владельцев «Волг» и «Жигулей» брала взятки и сама развозила их по домам. Но они не трогали иномарки, в основном «мерседесы» с серией «ММ3» и номерами с нулями. Писатель Хруцкий, описывавший жизнь московской богемы, называл среди развлекавшихся детей Мазурова, сына Щелокова, зятя Бодюла, родственников Громыко и даже сына вождя Монголии Цеденбала.
Генерал КГБ А.Г. Сидоренко, работавший заместителем начальника секретариата председателя КГБ, свидетельствует, что Андропов не раз направлял Брежневу оперативные материалы о взятках и злоупотреблениях некоторых партийных деятелей, их детей и родственников, но обычно они возвращались с пометкой: «Доложено, уничтожить». (Эти пометки мог делать Черненко или его подчиненные из Секретариата генсека.)
К сожалению, ко всем таким «шалостям» советской номенклатуры и элиты генеральный секретарь относился философски. Когда ему рассказали «о том, как трудно живется низкооплачиваемым людям», он спокойно и уверенно реагировал:
«Вы не знаете жизни. Никто не живет на зарплату. Помню в молодости, в период учебы в техникуме, мы подрабатывали разгрузкой вагонов. И как делали? А три мешка или ящика туда — один себе. Так все и живут в стране». Значит, анекдот «Власть делает вид, что нам платит, а мы делаем вид, что работаем», был истиной в последней инстанции.
Он также считал нормальным теневую экономику, злоупотребления в сфере услуг и взятки чиновников. Поэтому такие преступления постепенно становились нормой жизни и деформировали моральный облик не только простых людей, но в первую очередь руководителей. Но самым страшным было то, что социальное разложение затронуло и семью самого генерального секретаря.