Утром на стенах домов, на заборах и рекламных щитах был расклеен приказ командующего Кавказской армией генерала Врангеля № 557:
«6 ноября 1919 года.
г. Кисловодск.
Прикрываясь именем кубанцев, горсть предателей, засев в тылу, отреклась от матери-России.
Преступными действиями своими они грозили свести на нет все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили кровь. Некоторые из них дошли до того, что заключили преступный договор с враждебными нам горскими народами, предавая младшего брата Кубани — Терек. Пытаясь развалить фронт, сея рознь в тылу и препятствуя атаману и правительству в деле снабжения и пополнения армии, преступники оказывали содействие врагам России. Как командующий Кавказской армией, я обязан спасти армию, не допустить смуты в ее тылу.
Во исполнение моего указания командующим войсками тыла генералом Покровским взяты под стражу и преданы военно- полевому суду в первую голову ДВЕНАДЦАТЬ изменников: Калабухов, Бескровный, Макаренко, Манжула, Омельченко, Балабас, Воропинов, Феськов, Роговец, Жук, Подтопельный, Гончаров.
Пусть помнят об этом те, кто пытался идти по их стопам!»
Утро 7 ноября выдалось ясным и солнечным.
К одиннадцати часам на перроне вокзала Владикавказской железной дороги появился войсковой атаман в сопровождении чинов войскового штаба в нарядных черных черкесках. Среди них особо выделялся своим высоким ростом скуластый, с грубыми чертами лица походный атаман Науменко.
Вдоль перрона в качестве почетного караула были выстроены в безукоризненную нитку сто человек от гвардейского дивизиона. Это были казаки, все, как на подбор, молодцеватые, подтянутые, прямые, в черных черкесках, ловко подогнанных к их статным фигурам, в черных круглых шапках с красными верхами, геройски сдвинутыми на затылки, с белыми башлыками за спинами.
Позади гвардейского дивизиона поставили большой духовой оркестр, серебристые трубы которого ослепительно сверкали на солнце. У здания вокзала яркими разноцветными пятнами пестрели дамские платья, зонтики и шляпки.
Все с явным нетерпением поглядывали в голубую солнечную даль, откуда должен был с минуты на минуту показаться штабной поезд командующего Кавказской армией.
Вскоре на перрон пришла баронесса Врангель с тонкими, стройными девочками-подростками, державшими перед собой букеты астр.
Почти тотчас вслед за их появлением вдали, за северным семафором тонко и длинно засвистел паровоз.
— Смирно! — раздалась команда.
Трубачи духового оркестра засуетились, выравниваясь и готовясь заиграть, старательно откашливались.
Ивлев уже не впервые был свидетелем парадных встреч, и, однако, какая-то сладкая, дух перехватывающая волна невольно поднялась в его груди, когда штабной поезд из пяти классных блестящих вагонов, сияя зеркальными стеклами окон, подкатил к перрону, раздались звонкие, резко воинственные звуки марша и на передней площадке третьего вагона показалась длинная фигура Врангеля.
Поезд остановился, и Ивлев вдруг почувствовал себя окончательно оправившимся от болезни, опять здоровым и радостно молодым.
Приняв рапорт от Покровского как командующего тылом, Врангель в сопровождении воинского и походного атаманов, генералов Шатилова и Покровского, легким стремительным шагом прошелся вдоль длинной шеренги казаков-гвардейцев, державших шашки наголо, потом — вдоль толпы многочисленных делегаций.
Долговязая фигура Врангеля возвышалась над группой штабных чинов на целую голову. Вдруг все чины штаба, окружавшие его, расступились. К Врангелю подбежали его дочери. Здороваясь с ним, они приподнимались на носки и тянулись к губам.
Чувствуя себя главным виновником всего этого торжества, Врангель со счастливым улыбающимся лицом расцеловал юных баронесс и, вскинув высоко голову, встал у стены вагона.
Тотчас же раздалась команда:
— Дивизион, смирна-а! Музыканты, на линию-у!
Оставался церемониальный марш. Весь дивизион мигом свели в тесную, сомкнутую колонну.
Приложив руку к козырьку фуражки, командир дивизиона радостно и отчаянно прокричал:
— Шагом… арш!
Оркестр снова залил перрон медными грубо-воинственными звуками. Казаки-гвардейцы, проходя по платформе, высоко поднимали вверх ноги и с силой бросали их на землю.
На этом торжество встречи не окончилось.
За вокзалом Врангелю подвели вороную лошадь, гарцующую белыми до колен ногами.
В сопровождении своего начальника штаба Шатилова и Покровского, а также других чинов Врангель поехал по Екатерининской улице, по обе стороны которой шпалерами были выставлены войска — бригады полковника Буряка, юнкера военных училищ, части местного гарнизона.
Вслед за свитой Врангеля следовал оркестр, посаженный на коней. Под звуки труб кавалерийские лошади, круто выгнув шеи, шли частым, танцующим шагом.
Покровский пригласил командующего к себе на квартиру.
Угостившись чаем, Врангель тотчас же поехал в Зимний театр, где его ждала рада.
Атаман и председатель правительства вышли встретить генерала в вестибюль театра, и потом вся рада стоя приветствовала и стоя слушала речь его.
— Господа, — сказал Врангель, — давно хотел поведать я о подвигах моих орлов, но, к сожалению, не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас. Не мог дойти оттого, что были люди, которым было это на руку. Не раз уже я хотел быть у вас в минуту наиболее тяжелую, когда, истекая кровью, выбиваясь из последних сил, кубанские орлы, прикрывая грудью родную землю, удерживали напор в десять раз сильнейшего врага. В ту минуту мы не получали тех подкреплений, которых ждали…
Высокий Врангель в черной черкеске с белыми газырями вышел из-за кафедры на середину ярко освещенной сцены и, принимая картинную позу, положил руку на белую рукоять кинжала и выставил вперед ногу.
Говорил он не в пример Деникину темпераментно. При этом пристально вглядывался в лица слушавших его людей. В патетических моментах он несколько театрально взмахивал широким рукавом черкески. Хрипловатый голос его переходил на самые высокие ноты.
«Умеет, умеет говорить!» — думал Ивлев, следя за стремительной речью Врангеля, которая почти ежеминутно прерывалась то возгласами восторга, то гневными выкриками в адрес самостийников.
— Никогда здесь не устраивали Деникину подобных оваций, — шепнул Ивлев на ухо лейтенанту Эрлишу. — И это лучше всего свидетельствует, что в настоящий момент во Врангеле все ищут замену Деникину.
Призывая к единению, Врангель сказал:
— Во время боев на фронте мы не знали, что такое черноморцы и линейцы. Мы знали одних сынов Кубани, и сейчас, когда черноморцы и линейцы смешивают кровь свою на полях сражений и делятся друг с другом последним куском, — в это время здесь сеется рознь между черноморцами и линейцами, будто бы все они не сыны Кубани и великой России.
Как только Врангель окончил речь и отгремело в честь его «ура», на трибуну взбежал Филимонов.
— Ваше превосходительство, — сказал он вздрагивающим от волнения голосом, — глубокоуважаемый Петр Николаевич, от имени Кубанского края я, как глава этого края, от всей души горячо приветствую вас, наш славный, любимый вождь Кубанской армии!
Опять весь зал задрожал от громкого «ура».
Общий неудержимый восторг будоражащим холодком пробежал по спине Ивлева, и в радужном, почти восторженном состоянии души он решил: «Врангель — это не Деникин! Он действительно может стать вождем. В нем есть то, чего не имеет Деникин. Он спасет положение, если займет место главнокомандующего всеми вооруженными силами Юга России».
Вечером атаман в честь Врангеля дал обед.
После обеда Врангель долго беседовал с Покровским и походным атаманом Науменко. Ивлев убедил Эрлиша подойти и спросить у Врангеля, что он думает о неудачах на главном направлении и можно ли сейчас приостановить наступление советских сил?
— В настоящий момент фронт Добровольческой армии, — ответил Врангель, — проходит через Сумы — Лебедянь — Белгород — Новый Оскол, вплоть до параллели Донского фронта (Лиски). В ближайшем тылу Добровольческой армии разрастаются восстания. Силы повстанцев растут. Для усмирения их требуются новые и новые силы… Я предлагал главнокомандующему ради спасения положения принять следующее решение, а именно, я видел спасение в срочной переброске из состава Кавказской армии нескольких конных дивизий в район Купянска для того, чтобы усилить действия пятой конной группы… Но Деникин отверг мое предложение.