Выбрать главу

— А способен ли генерал Май-Маевский в короткий срок перестроить Добровольческую армию таким образом, чтобы она, сдержав натиск красных сил, вновь перешла к наступательным операциям? — спросил Эрлиш.

— Май-Маевский? Нет. Он как военачальник совершенно безнадежен, — сказал Врангель.

— Тогда военная французская миссия, — решил Эрлиш, — будет просить главнокомандующего немедленно сменить Май- Маевского новым лицом. Будет очень хорошо, если вы, ваше превосходительство, согласитесь встать во главе Добровольческой армии.

В кабинет вошел атаман Филимонов.

— Я, ваше превосходительство, — обратился он к Врангелю, — пришел просить вас смягчить участь арестованных. Они все искренне раскаиваются в своих выступлениях. Оппозиция Быча, Савицкого и других лидеров черноморцев выросла не столько на почве политической и партийной борьбы (какой там Савицкий партийный деятель!), сколько под влиянием постоянно уязвляемого самолюбия во время первого кубанского похода.

— Но чем могло быть унижено их достоинство? — удивился Врангель.

— Я был постоянным свидетелем бешенства их по поводу недостаточно внимательного отношения к «избранникам народа» со стороны генерала Деникина и со стороны чинов его штаба. Они жаловались на презрительное к ним отношение и Романовского, и Глазенапа, и чувство мести, главным образом, толкнуло Быча и его сподвижников на преступную работу…

— А генерал Покровский утверждает, будто это Калабухов, Быч и другие организовали убийство председателя военно-окружного суда Лукина, — сказал Врангель.

— За что же они могли убить его? У генерала Покровского нет никаких оснований подозревать в убийстве лидеров черноморцев. Кубанские следственные органы не обнаружили лиц, совершивших убийство.

— Вот в том и дело, Александр Петрович, — живо подхватил Врангель. — Это-то обстоятельство и дает основание Покровскому и главнокомандующему думать, что убийство совершено на политической почве. Известно, что Лукин, первопоходник, приверженец Деникина, ездил в Ростов с докладом о росте украинско-сепаратистского движения на Кубани и прибытии на Кубань тайной петлюровской делегации.

Атаман, слушая Врангеля, болезненно морщился.

— Позднее в руки главнокомандующего попала «диспозиция на случай тревоги», составленная кубанским комендантом Екатеринодара полковником Ледовским и кубанским «военным министром» полковником Савицким. В ней указывалось подробно занятие городских кварталов «верными правительству» кубанскими запасными частями, которым в обязанность вменялось встречать пулеметами всякую воинскую часть, появившуюся на улицах города. Вам эта диспозиция известна? — Врангель уставился на Филимонова пристальным, допытывающимся взглядом.

— Да, я что-то слышал о ней, но только краем уха, — смущенно пробормотал Филимонов.

— А раз слышали, то должны были, как войсковой атаман, информировать об этом главное командование. Вы же отлично понимали, что даже случайный выход корниловского полка на учение мог бы вызвать роковые последствия для взаимоотношений Добровольческой армии с кубанцами…

— Но меня-то никак нельзя заподозрить в какой-либо крамоле! — обиженно воскликнул Филимонов. — Почему Антон Иванович в последнее время стал относиться ко мне крайне недоброжелательно?

— А после всего происшедшего трудно требовать от него доверия к вам, — отрезал Врангель и холодно добавил: — Дальнейшее ваше пребывание во главе края, я считаю, отрицательно отзовется на отношении генерала Деникина к Кубанской краевой раде.

— Что же мне делать? Как поступить? — У Филимонова нервно задергались светлые усы.

— Вам следует сегодня же отказаться от атаманской булавы, — с беспощадной раздельностью подсказал Врангель.

Филимонов, никак не ожидавший такого крутого оборота, весь как-то увял, и усы его, обычно ярко поблескивавшие сединой, потускнели.

— Ну что ж, ну что ж, — растерянно пробормотал он дрогнувшим голосом, — я попрошу раду освободить меня от булавы.

Врангель, делая вид, что вполне удовлетворился согласием Филимонова об уходе с поста атамана, тотчас же отвернулся от него.

— Поручик, — обратился он к Ивлеву, стоявшему рядом с Эрлишем, — как ваше здоровье? Пишете вы сейчас что-нибудь?

— Я, ваше превосходительство, — обрадованно отозвался Ивлев, — уже чувствую себя отлично. Будто и не болел брюшняком. И мне хочется в дело к вам, в Кавказскую армию. Роль переводчика среди членов французской миссии меня совсем не устраивает, тем более что почти все они, как и лейтенант Эрлиш, достаточно хорошо владеют русским языком.

— Я с превеликим удовольствием возьму вас к себе, если лейтенант Эрлиш не будет возражать.

— Я, ваше превосходительство, не посмею боевого офицера удерживать, — тотчас же сказал Эрлиш.

— Хорошо! Тогда, поручик, через неделю приезжайте ко мне в Царицын. Дело для вас найдется.

Провожая Эрлиша на квартиру, Ивлев, будучи чрезвычайно доволен решением Врангеля, говорил:

— Руководители французской миссии должны сделать все, чтобы Врангель сменил не только Май-Маевского, но и Деникина. Вы, господин Эрлиш, сегодня собственными глазами видели, как популярен он среди кубанцев, с каким энтузиазмом встречалось каждое его слово, как решительно он ликвидировал так называемое «кубанское действо». У энергичного Врангеля есть все данные стать наконец нашим Моисеем. Он единственный из всех известных генералов способен выправить положение. Только он вдохнет новые силы в белое дело.

— Да, пожалуй, это верно, — согласился Эрлиш. — По крайней мере, он внешне куда импозантней, эффектней Деникина. Вообще Деникин неповоротлив или, как говорят у вас по-русски, тяжеловесен и рыхл.

— Как боевой генерал он вовсе не плох, — поправил Ивлев. — Но как политик действительно рыхл и неуклюж. Политика — не его стихия. А в гражданскую войну полководец должен быть прежде всего политиком, проницательным и глубоко темпераментным. Ведь эта война — война идей.

— К тому же, — живо добавил Эрлиш, — когда толпа любуется вождем или когда армия восхищается своим полководцем, она любуется сама собой. В период наполеоновских войн и побед каждый француз, в свою очередь, считал себя Наполеоном. Большой Наполеон командовал сотнями тысяч маленьких наполеонов. И в этом была его сила и слава!

Когда во всех екатеринодарских газетах появилась речь Врангеля, произнесенная в краевой Кубанской раде, и описания его встречи на вокзале и восторженные отклики на речь, а потом последовал приказ о назначении Врангеля на пост командующего Добровольческой армией, действовавшей на главном направлении, публика довольно открыто принялась утверждать, что добровольцы наконец нашли авторитетного вождя, который все дело повернет лицом к победе.

* * *

— Напрасно уповают на Врангеля, — с усмешкой сказал Леонид Иванович, листая свежие газеты, принесенные Шемякиным с улицы. — Контрреволюция не в силах создать авторитетного вождя, способного за собой повести массы.

— Не понимаю, почему вы утверждаете это в столь категорической форме? — поразился Шемякин. — Судя по речи, напечатанной в газете, Врангель довольно красноречив и, так же как в свое время Керенский, умеет воздействовать на чувства.

— Ну, Врангель в этом отношении Керенскому и в подметки не годится. Кстати, на примере Керенского можно нагляднее всего убедиться в правоте моего мнения. Вспомните, что Керенский в свое время считался героем февральской революции. Волею судеб он, бывший помощник присяжного поверенного, стал вожаком партии трудовиков в Государственной думе, почти мгновенно выскочил на авансцену политической жизни. Потом стоило Николаю Второму отречься от престола, как Керенский занял кресло министра юстиции. И чуть позже с какой-то почти сказочной быстротой он пересаживается в кресло министра-председателя, военного и морского министра и становится неограниченным владыкой Временного правительства. На нем сосредоточились внимание и надежды почти всех мыслящих русских кругов. Каждое слово расценивалось на вес золота, каждый шаг славословился. Печать приходила в восторг, даже если он подавал руку сторожу. Обладая талантом незаурядного краснобая, умевшего и так, и эдак жонглировать словом и мыслью, он в ту пору своими демагогическими речами, что называется, сражал наповал буржуазную публику. Всякое его выступление с трибуны встречалось с неизменным восторгом. Дамы забрасывали его цветами. А он выступал, выступал и выступал. Пресса была переполнена речами Керенского. В это же время, став товарищем председателя в Совете солдатских и рабочих депутатов, он и там сделался популярнейшей фигурой. Когда же первый председатель Совета министров князь Львов оставил свой пост, его кресло тут же занял Керенский. И все считали это совершенно закономерным.