Леонид Иванович говорил с присущими ему живостью и чуть приметной иронией. Шемякин внимательно слушал его и радовался, что сумел «завести» умного, опытного большевика говорить на тему, связанную с выдвижением Врангеля на ведущее положение в белой армии.
— Потом, когда Гучков, — продолжал Леонид Иванович, — увидел катастрофический развал дисциплины в русской армии и во всеуслышание заявил, что лишь одно чудо может спасти Россию, вновь все взоры устремились на везде успевающего Керенского. И, как теперь во Врангеле, так тогда в нем общественные круги находили единственное лицо, способное преобразовать армию, спасти Россию. Важнейший и решающий для той поры пост военного министра тотчас же оказался в руках Керенского. Он отправляется в Могилев, в Ставку, потом выезжает на фронт. Там бросает лозунг «Война до победного конца!», непрерывно произносит речи перед войсками, призывая их показать всему миру, на какие великие подвиги способны революционные солдаты. И, представьте себе, русские воины, матерые фронтовики, которые после издания декларации прав солдата то и дело митинговали, вдруг поддались магии его слов и 18 июня на Юго-Западном фронте перешли в наступление в направлении города Львова.
В результате германские войска в Галиции понесли ряд значительных поражений. День 18 июня стал днем наивысшего триумфа Керенского. Все преклонялись перед «гением» нового военного министра. Военные полки подносят ему Георгиевский крест, газеты захлебываются, славословя «вождя» революционных масс. Публика в театрах и во всех других общественных местах при одном упоминании имени Керенского приходит в неистовое восхищение. Керенский становится этаким русским Наполеоном, безраздельным диктатором и властелином. Теперь по мановению его руки кувырком летят с командных высот министры и самые видные и заслуженные генералы.
Леонид Иванович посмотрел на Шемякина, вставшего у окна. На улице шел игольчатый быстрый дождь, вероятно очень холодный и с ветром, потому что прохожие зябко втягивали головы в шею, воротили в сторону лица, пряча их за поднятые воротники пальто. Колючие оголившиеся ветви уличных акаций гнулись и раскачивались.
— За чрезвычайно короткий период, — помолчав, живо продолжал Леонид Иванович, — Керенский сместил с постов наиболее опытных командующих фронтами и армиями — генералов Алексеева, Брусилова, Рузского, Юденича, а Корнилова даже упрятал в быховскую гимназию. Очевидно, этих известных генералов он очень боялся, видел в них людей, способных встать в оппозицию по отношению к нему и Временному правительству.
Примечательно, что пресса единодушно одобряла его решения, даже самого нелепого и фантастического характера. Газеты продолжали именовать Керенского «жемчужиной революции». Страх перед генералами, в лице которых Керенский видел жестоких бурбонов, сторонников черной реакции, привел к тому, что Временное правительство, неприметно для себя и вопреки всякой логике, выдвинуло на первое место авторитет солдата и своих комиссаров. Недаром Маклаков тогда выступил с фельетоном о дорогой матери в автомобиле, которым управляет сумасшедший. Под именем матери он разумел Россию, а в неврастенике Керенском — сумасшедшего. А русская интеллигенция, воспитанная в преклонении перед властным меньшинством критически мыслящих личностей, продолжала благоговеть перед Керенским. И только после того, как началось отступление русских войск в Галиции и Рига была отдана немцам, всем стало ясно, что никакими речами премьера Временного правительства, даже если они будут расцвечены блестками самого роскошного красноречия, развала русской армии не остановить. Нечего говорить, что мы, большевики, с самого начала видели в нем врага социалистической революции, что наглядно и подтвердилось событиями 3-го и 5 июля.
Леонид Иванович, как бы давая передохнуть себе, сделал минутную паузу и негромко забарабанил пальцами по столу. Когда он говорил, Шемякин не просто с интересом слушал его, а пристально и вдумчиво приглядывался к его энергичному, четко очерченному, умному лицу и вновь с искренней радостью убеждался, что видит на редкость одухотворенного человека. Другого подобного, казалось ему, он никогда не встречал.
Преждевременная седина густых, слегка изогнутых бровей подчеркивала юношеский блеск живых, смелых карих, почти темных, глаз. Глаза эти то светились убийственной иронией, то вспыхивали веселыми усмешками, лучисто распуская от своих углов резкие морщины. Иногда между бровями у переносья появлялись две вертикальные складки, и тогда взгляд приобретал углубленно-сосредоточенное выражение. Леонид Иванович привычным жестом левой руки приглаживал ежик седых волос, торчавший над его высоким, чистым и благородным лбом.
Горячо и стремительно развивая свои мысли, Леонид Иванович нередко поднимался из-за стола и, стройный, худощавый, мерил комнату большими уверенными шагами. В его живой, увлекательной, непринужденной речи, сопровождаемой точными, выразительными жестами, ярко ощущался человек несокрушимой воли и энциклопедических познаний. Шемякина удивляла железная логика Леонида Ивановича и поражало то, что он неизменно обнаруживал себя эрудитом в вопросах истории, военного искусства, политической экономии, естественных наук, музыки, живописи.
— Так померкла и закатилась фееричная звезда Керенского, при котором вся Россия превратилась в сплошную говорильню, — продолжал Леонид Иванович. — Этот неврастеник от политики, пораженный особой болезнью — гамлетовщиной, между прочим, всего ярче выражал и олицетворял собой русскую интеллигенцию, оппозиционную по традициям, беспочвенную по причине извечной отрешенности от народной жизни, тешившую себя мечтами о народном счастье, невластную и негосударственную. Делать политику в союзе с Керенским и Чхеидзе означало предаваться безоглядной авантюре. Мы — большевики-ленинцы — сразу это увидели. Керенскому можно было доверить лишь пост члена окружного суда в захолустном городе, а князь Львов под восторженное рукоплескание своих единомышленников уступил ему место премьера правительства. При Керенском решительно все приняли посильное участие во всестороннем разложении армии. Чрезвычайно знаменательно, что в финале, 25 октября 1917 года, Временное правительство, заседая в Зимнем, так же, как и Николай Второй, не нашло себе защитников, хотя весь Петроград кишмя кишел офицерами. Всего две сотни юнкеров и рота женского ударного батальона во главе с женщиной-прапорщиком охраняли последнюю цитадель буржуазных министров. Керенский бежал в автомобиле в Гатчину. Оттуда при помощи Краснова пытался двинуть конные казачьи полки на Питер, но казаки, встретившись с красногвардейскими отрядами и балтийскими матросами Дыбенко, далеко не пошли. После коротких и незначительных стычек они согласились на мирные переговоры. Краснову пришлось прятать бывшего премьера от казаков и матросов, а потом, переодетого в женское платье сестры милосердия, вывести из гатчинского дворца и посадить в автомобиль. Словом, пока интеллигенция во главе с Керенским рассуждала об «углублении революции», большевики во главе с Лениным организовали питерский пролетариат для свержения власти буржуазии.