Неразговорчивый командарм не перебивая выслушал Глашу и сказал:
— Да, выправить можно даже кривые дубы. Я видел в юности, как на лесопилке теплом расправляли кривые бревна…
Левандовский сунул руку за борт синей гимнастерки, подошел к окну.
«На кого он похож?» — спросила себя Глаша, невольно залюбовавшись высоким, статным командармом, и вдруг, когда Левандовский встал в профиль, решила, что — на князя Андрея Болконского.
— Вытаскивать русских интеллигентов из болота белогвардейщины следует чаще, — раздумчиво сказал командарм, глядя в окно. — Чем больше вытащим, тем скорее окончится междоусобица. Я, например, когда в восемнадцатом году в Пензе формировал Первую армию, то вызвал к себе в штаб на вокзал всех бывших офицеров и предложил им служить в Красной Армии. Большинство после некоторых колебаний пошло к нам, и они как офицеры вполне оправдали себя. Больше того, в Пензе, как известно, после моей вербовки не произошло ни одного контрреволюционного мятежа. А художников, писателей, композиторов — людей интеллигентных, можно вербовать еще смелее. Они-то скоро поймут, что пролетариат уже сейчас хочет быть грамотным, обладать достаточно широким кругозором, отличаться определенной нравственной стойкостью, иначе говоря — быть достаточно интеллигентным, чтобы стать мозгом страны. Художники, писатели, учителя, инженеры, профессора обязаны почувствовать здоровые устремления пролетариата и помочь ему дорасти до высокого умственного и нравственного развития…
Глава тридцатая
Утром, когда Ивлев пришел в штабной поезд, в салон-вагоне нашел Шатилова, Улагая и походного кубанского атамана Науменко.
— Вот кстати подошли, — сказал Врангель, ответив кивком на приветствие Ивлева. — Рядом с нашим поездом — поезд Шкуро. Пойдите и от имени Шатилова пригласите Шкуро в наш поезд. Или лучше будет, если скажете, что его желает видеть генерал Шатилов. А ты, Павлуша, как только Шкуро попросит к себе, — Врангель обернулся к Шатилову, — пойди и подготовь его к встрече со мной. Скажи, что я был неверного мнения о нем как о военачальнике и потому-де, мол, недооценивал. Но сейчас, имея полную информацию, изменил свой взгляд. Хочу с ним познакомиться ближе и ввиду тяжелой ситуации на фронте и общей опасности объединить силы для спасения дела. Шкуро тщеславен, самолюбив, и, я полагаю, нетрудно будет столковаться с ним. Тем более что в нашем деле я пообещаю отвести ему видную роль.
Ивлев нашел Шкуро сидящим в салоне. Вагон курносого, рыжеватого генерала был обставлен креслами красного дерева, пол устилал красный текинский ковер, на окнах висели шелковые шторы оранжевого цвета. Шкуро сидел за круглым полированным столиком, заставленным полевыми телефонами.
Как только Ивлев доложил о Шатилове, Шкуро тотчас же приказал просить его.
Врангель продолжал беседовать с Науменко и Улагаем, покуда Шатилов не возвратился в вагон, ведя за собой Шкуро, нарядившегося в новую черкеску черного сукна.
После обычных приветствий, Врангель усадил гостя рядом с собой.
— Вы, Андрей Григорьевич, безусловно, один из прославленных наших героев, — начал он. — Такого мнения все здесь присутствующие… И я хочу извиниться за прошлое…
— О, я не злопамятен, — живо отозвался Шкуро и приосанился.
— Петр Николаевич, — вдруг поднялся Улагай, — у меня, кажется, высокая температура. Голова пылает. Я не могу больше превозмогать себя. Разрешите удалиться. Боюсь, у меня разыгрывается тиф. От всей души и сердца желаю вам успеха в нашем деле!..
— Идите, голубчик, идите, постарайтесь преодолеть болезнь. — Врангель подошел и по-отцовски поцеловал своего любимца в лоб. — Да-а, голова у вас как огонь. Но не отчаивайтесь, если это даже и тиф… Вызывайте к себе профессора Юрьевича, лечившего меня. Это опытный лекарь.
Вслед за Улагаем почти тотчас же собрался и ушел бравый атаман Науменко.
— Вы какое вино предпочитаете? — спросил Врангель, собираясь продолжить беседу со Шкуро.
— Я из всех легких напитков предпочитаю коньяк и водку, — попытался сострить Шкуро и рассмеялся.
— Ну что ж, прикажем подать и того, и другого, — снисходительно улыбнулся Врангель. — А пока расскажите, каково настроение кубанского казачества? Любят ли они нашего главнокомандующего? Популярен ли он среди станичников? Что говорят о нем?
— Видите ли, — уклончиво начал Шкуро, — со мной, как с генералом, они не очень-то откровенничают. Но, могу вас уверить, удар по кубанским демагогам затронул казачество лишь косвенно. О Калабухове, которого вздернул Виктор Покровский, они редко вспоминают. А Иван Макаренко, которого надо было первого повесить, избежав ареста, сейчас, после нескольких недель скитания по хуторам и плавням, получил из Ставки через третьих лиц гарантию безопасности и вернулся в Екатеринодар. Я как раз был у начальника военного управления, когда он к нему явился и поведал о том, что много пережил, передумал и решил навсегда отойти от всякой политики. И обещание сдерживает. Нигде не показывается.
Буфетчик штабного поезда выставил перед Шкуро графинчик с водкой и бутылку коньяку, а Врангелю в бокал налил рислинга.
— Итак, Андрей Григорьевич, — сказал Врангель, подняв бокал с вином, — за ваше здоровье. Я, к сожалению, ничего не могу пить, кроме сухого вина.
— Вот потому-то и поносили меня за мои выпивки, — усмехнулся Шкуро и лихо опрокинул рюмку коньяку в рот.
— Ну, вы уж слишком! Сверх всякой меры! Ваши кутежи намозолили всем глаза, — начал было выговаривать Врангель, но Шкуро тотчас же перебил его:
— Сам знаю, что виноват. Грешный человек. Люблю погулять! — Он наполнил себе вновь рюмку коньяком и с напускным простодушием продолжал: — Каждому из нас палка нужна. Треснули бы меня по голове, я бы и гулять бросил, а то гляжу — сам командующий армией, наш Май, гуляет. Ну а нам, людям маленьким, и сам бог велел.
— Да, Антон Иванович слишком снисходительно смотрел на все ваши вольности, — подтвердил Врангель. — Даже старался не замечать их. Как сейчас не понимает всей серьезности положения и тем самым ведет нас к полному разгрому. А между тем возможности борьбы далеко не исчерпаны. Посмотрите, сколько сил стеклось на Кубань! Их бы переформировать, воодушевить именем и словом вождя. Настоящий авторитет, истинный вождь должен найтись среди нас. Не оскудела же земля русская.
Шкуро отодвинул рюмку, наполненную коньяком, на середину стола и сразу как будто протрезвел.
— Послезавтра рождество, — вдруг вспомнил Врангель. — Жена предлагает поехать на два-три дня в Кисловодск на нашу дачу и немного отдохнуть.
Шкуро вновь придвинул к себе коньяк.
— Что ж, поедемте вместе. Моя жена и сестры сейчас, кстати, в Кисловодске. Я приглашаю вас и вас, Павел Николаевич, с вашими супругами встретить сочельник у меня.
— Благодарю, — сказал Врангель, — мы с Павлушей захватим жен и непременно будем у вас. Вы когда отправляетесь?
— Завтра утром.
— Ну и мы завтра.
— Тогда, может быть, соединим свои поезда? — предложил Шкуро.
— Мы не против.
Врангель встал и протянул руку Шкуро:
— Итак, до завтра!
Ивлев пошел провожать Врангеля в город на квартиру.
— Петр Николаевич, — спросил Ивлев, — есть ли смысл посвящать Шкуро в наши намерения? Мне кажется, этому «герою» живется весело, вольготно исключительно из-за мягкотелости Деникина. И Шкуро отлично понимает, что при другом главнокомандующем вряд ли возможны были бы его гулянки. Кстати, он сам об этом сегодня сказал. Будьте с ним, бога ради, осторожней. Среди сподвижников Шкуро есть два брата Карташевы. Они являются тайными осведомителями Деникина. Один из них на днях в Ростове предлагал полковнику Артифексову стать на службу осведомителя… Артифексов вам об этом докладывал.
— Да, — подтвердил Врангель, широко шагая по заснеженной улице.
— Право, чрезвычайно рискованно привлекать Шкуро к делу.
— Но если я не сумею привлечь его на нашу сторону, он — этот отчаянный головорез и авантюрист — может оказаться на стороне, действующей против нас.