— Очень сомневаюсь. Выпускники-мужчины, конечно, получат вакантные места в госпиталях, а женщинам, к великому сожалению, должностей в хороших лечебницах почти не предлагают. Просто потому, что они женщины.
— А не приехать ли ей сюда? — взволнованно спросил вдруг Джордан. — Я бы мог купить или снять для нее дом в городе, и предоставить ей все необходимое для работы.
Джордж Беннетт изумленно замигал. Ева смотрела на Джордана открыв рот.
— Вы очень щедры, Джордан, — сказал наконец Джордж.
— Какая замечательная мысль! — воскликнула Ева.
— Уверен, моя дочь ухватится за такой чудесный шанс, — продолжал доктор. — Я, конечно, хотел, чтобы на первых порах она поработала вместе со мной… но я понимаю, что многие мои пациенты не захотели бы лечиться у нее из-за ее молодости, и к тому же она все-таки женщина… мне не хотелось обескураживать ее с самого начала, люди здесь весьма консервативны. Но если бы у нее была своя практика, то… — Доктор замолчал и только махнул рукой от избытка чувств.
— Джеральдтон отчаянно нуждается во враче, — сказал Джордан. — И я не думаю, что ей придется очень уж долго ждать, пока у нее появятся постоянные пациенты.
Джордж Беннетт попросил Джордана высадить его неподалеку от Сан-Ремо, плантации Альберто Сантини, милях в двух от Эдема. Нужно навестить, объяснил доктор, одного из детей Сантини, страдающего постоянными приступами лихорадки и болями в горле.
— Как только все закончу, вернусь к вам, — сказал доктор, вылезая из коляски.
— Я могу послать за вами О'Коннора, — предложил Джордан, но доктор и слышать об этом не захотел.
— Мне нужно ходить побольше! — воскликнул он. — Я ведь сам всегда рекомендую моим пациентам физические упражнения!
— Возвращайтесь! Ужин будет ждать вас, — сказал Джордан.
— Только не говорите ни слова о еде, когда доктор приедет! — прошептала Ева, едва они тронулись, и тихо рассмеялась. — Знаете, доктор обожает итальянскую еду, а Пиа Сантини замечательно готовит. Он просто бредит ее блюдами — итальянскими колбасами и всеми этими яичницами, лазаньей, тортеллини… А ее пирожные! Он наверняка набьет себе желудок, вот почему он и хочет пройтись потом пешком.
— А ребенок Сантини и вправду болен?
— Думаю, нет! — засмеялась Ева.
Некоторое время они ехали молча. Джордан чувствовал на себе пристальный взгляд Евы. Наконец он повернулся к ней:
— Вы хотите о чем-то спросить, Ева?
— Простите… я подумала о вашей щедрости. Вы сейчас предложили купить дом для Рейчел Беннетт. Я уверена, что она не откажется.
— Надеюсь, что нет. Я видел в городе объявления о продаже домов. Может быть, вы поможете мне подобрать подходящий?
— Я с радостью помогу вам, — ответила Ева, приятно удивленная его просьбой. — Но нам, наверное, понадобится сначала привести его в порядок… Если вы сочтете нужным, я могла бы что-нибудь там покрасить или….
— Благодарю вас. Если Рейчел согласится, это всем пойдет на пользу. Пожилые люди поначалу не очень-то захотят обращаться к молодой женщине. Но, думаю, они со временем изменят свое мнение, а матери с детьми привыкнут к ней очень быстро.
Ева молча слушала и смотрела на мужественный профиль Джордана.
— Вы… очень необычный человек, Джордан Хейл, — сказала она наконец, думая о том, насколько он бескорыстен.
— Я всего лишь хочу сделать что-нибудь для местных жителей. Нет смысла обладать большим состоянием, если не можешь использовать его для добрых дел.
Эти слова напомнили Еве о ее отце.
— Жаль, что не все так считают, Джордан.
Джордан почувствовал горечь в ее голосе и понял, что она говорит о Максе.
— А мне показалось странным, как Макс смотрел на вас, когда мы были в Уиллоуби, — сказал он озабоченно.
— Если говорить честно, — Ева опустила голову, — он… даже испугал меня. — Ева сама удивилась своей откровенности, но сейчас чувствовала, как близок и дорог стал ей Джордан — ближе, чем кто-либо другой в прошлом: рядом с ним было так легко и спокойно. — Отец просто не в себе. Не знаю, из-за чего — из-за мамы ли, или случилось что-нибудь еще, но он ведет себя очень странно. Я чувствую, что происходит что-то непонятное.
Ева отвернулась от Джордана и невидящим взглядом смотрела на проплывавшие мимо поля. Мысли ее невольно возвращались к прошлому. Вспоминать об этом было болезненно, но сейчас, рядом с Джорданом, она могла позволить себе это. Ева снова заговорила, открывая Джордану свои самые потаенные мысли:
— Я часто думаю, что было бы со мной, если бы я выросла в этом доме. — При этих словах Ева содрогнулась. — Боже мой, из меня получилась бы вторая Силия… или, избави боже, Лекси…
Джордан скептически посмотрел на нее. Про себя он сильно сомневался, что из Евы мог бы получиться кто-нибудь вроде всецело поглощенной собой Лекси.
— А почему вас воспитывали в семье дяди? — спросил он.
— Потому что мои родители не желали меня видеть, — ответила девушка, повернувшись к нему. Губы ее слегка задрожали.
— Этого не может быть, Ева.
— Это так, хотя мать и отрицает это. Она ссылается на мою болезнь, но… все это не очень похоже на правду.
— Расскажите мне об этой истории, Ева. Летиция как-то говорила мне, что вас отправили в Сидней на лечение.
— Верно. — Ева вздернула подбородок, и Джордан понял, как непросто ей рассказывать об этом. — Я родилась с искривленным бедром. Мне было трудно и больно ходить. Мать говорит, что хорошие хирурги были только в Сиднее, наверное, это правда, но я думаю, что родители просто не хотели показывать меня своим знакомым. Им не нужен был… нездоровый ребенок.
Джордан видел, как она волнуется, и понял, что Ева впервые в жизни говорит об этом так откровенно.
— Мне было три или четыре года, когда мне сделали первую операцию… не очень успешную. Я долго лежала в больнице, а семья жила у тети Корнелии и дяди Льюиса. Я была слишком мала и не помню подробностей, но знаю, что Макс с детьми вскоре уехал в Джеральдтон, а мать осталась со мной. Когда я стала поправляться после второй операции, она заявила, что ей нужно вернуться к Лекси и Силии, потому что они нуждаются в ней. Я очень хотела отправиться домой вместе с ней, но она не взяла меня с собой. Я была совсем мала, но хорошо помню, как плохо мне было, когда она уехала, а я осталась.
Джордан понимал, что Ева так же нуждалась тогда в матери, как и Силия и Лекси, и предпочтение, оказанное старшим детям, больно ранило девочку. В конце концов она была самой младшей, и он живо представил себе, как сильно Ева должна была мучиться от физических болей. «Конечно, тогда присутствие матери, — подумал Джордан, — было просто необходимо девочке».
— Тетя и дядя потеряли единственного ребенка… их дочь утонула, и они очень привязались ко мне, были очень добры ко мне, так любили меня… но, конечно, не могли заменить мне родителей, — продолжала Ева. Горечь в ее голосе теперь мешалась с суровостью. — Иногда мать даже писала мне, придумывала всевозможные отговорки и причины. А однажды она даже сказала, что ехать до меня так долго и утомительно… — Глаза Евы наполнились слезами, она отвернулась и резко смахнула их тыльной стороной ладони. Джордан протянул ей платок, Ева рассеянно взяла его и высморкалась. Приведя себя в порядок, она вновь повернулась к нему: — Как она смогла бросить меня, Джордан? Как мать может бросить своего ребенка?
— Не знаю, Ева, — искренне ответил Джордан. Он тоже не понимал этого и думал, что для такого поступка должна была быть какая-то причина, хотя только Бог знает, насколько веская.
— Неужели меня все не любят?
— Нет, Ева. Вас… любят, — ответил Джордан, взглянув в ее прекрасные черные глаза, и подумал, что в нее легко можно влюбиться.
Ева внезапно опомнилась и сильно смутилась, почувствовав, что разговор принимает слишком уж личный характер. Она отвернулась и покраснела. Джордан тоже почувствовал смущение.