Клянусь бессмертным Гёте, я могу писать, и писать превосходно. Вы говорите о безупречной композиции, прекрасном чувстве юмора, умении растрогать читателя до слез или заставить его вытянуться в струнку… Смог бы я, поборов стыд, написать совершенное, с вашей точки зрения, произведение, нечто такое, что заслуживает чтения вслух, ну, скажем, что-то вроде титров к фильму? Вероятно, смог бы, но, по-моему, в таком понимании шедевра есть что-то мелочное. Только безумец, читая роман, может от избытка почтения вытянуться в струнку. Я бы ему посоветовал тогда вообще читать в парадном мундире. Да что говорить, чем лучше написанное, тем меньше в нем должно быть высокомерия. Я стану писать нарочно небрежно, неуклюже, мне бы только увидеть улыбку искреннего удовольствия на лице друга, — а там плюхнусь задом на землю, вскочу и прочь, прочь, смущенно почесывая затылок. Ах, видеть радость на лице друга в такую минуту!..
Несовершенная литература, несовершенный человек и так далее. Что же это за страсть, которая заставляет меня, схватив игрушечную трубу, дудеть во всю мощь: «Смотрите, все смотрите, перед вами первый дурак в Японии. Вам до него далеко! Будьте же здоровы!»
О мой друг, спешащий с видом превосходства шепнуть кому-нибудь на ушко: «Что вы, что вы, к сожалению, у него, бедняги, просто такая дурная привычка». О друг мой, ты и не знаешь, что любим. Да и откуда тебе знать?
Интересно, бывают ли нравственные люди?
Тягостные мысли.
Хочу денег.
А если их не будет -
Спокойной смерти во сне!
Я задолжал аптекарю уже тысячу йен. Сегодня потихоньку привел в дом оценщика из ломбарда и, проведя его в свою комнату, спросил: «Посмотрите, есть ли в этой комнате что-нибудь, что можно было бы заложить? Если есть, то забирайте. Мне срочно нужны деньги». Оценщик, даже не взглянув вокруг, буркнул: «Да ладно, ведь мебель-то не ваша». «Ну, раз так, то возьмите что-нибудь из этого, эти вещи я купил сам, на свои карманные деньги», — бодро сказал я, но среди всего моего хлама не нашлось ничего, что можно было бы заложить.
Вот, к примеру, гипсовый слепок руки. Это правая рука Венеры. Рука, похожая на цветок георгина, белоснежная рука, лежит себе на подставке. Но приглядись к ней, и ты содрогнешься, ибо эта ослепительно белая изящная ручка, с абсолютно гладких пальцев которой нельзя даже снять отпечатков, на ладони которой нет никаких линий, является воплощением стыдливости, стыдливости жгучей до потери дыхания! Ты увидишь в ее повороте совершенно нагую Венеру, внезапно застигнутую мужским взглядом, легкий возглас удивления, вихрь смущения, ужас собственной наготы, зардевшееся румянцем лицо, жар, охвативший все тело, и этот его удивительный изгиб… Но, разумеется, все это никому не нужный хлам. Человек из ломбарда оценил руку в пятьдесят йен.
Или вот еще, большая карта парижских предместий, целлулоидный волчок диаметром в один сяку, перо, которым можно выписывать знаки не толще волоса. В свое время каждой этой вещи я радовался как неожиданной диковине, но негодяй-оценщик расхохотался мне в лицо и заявил: «Я пошел». «Стойте!» — бросился я за ним и в конце концов, нагрузив неимоверным количеством книг, получил сумму в пять йен. На моих книжных полках нет почти ничего ценного, одни карманные издания в бумажных переплетах, к тому же купленные у букинистов, немудрено, что оценщик дал за них так мало.
Пять йен, чтобы расплатиться с долгом в тысячу. Точно таковы и мои реальные возможности в этом мире. И это не шутка.
Критикам, всегда готовым пройтись по моему поводу: «Декадент? Ну и что, раз без этого он не может жить», — я предпочитаю тех, кто походя бросит: «Чтоб ты сдох!» Просто и ясно. Но люди редко говорят: «Чтоб ты сдох!» Сквалыги, расчетливые лицемеры.
Справедливость? Вряд ли суть так называемой классовой борьбы именно в этом. Гуманность? Чушь! Уж я-то знаю. Низвергать других ради собственного благополучия. Убивать. Если это не смертный приговор, то что же? Нечего притворяться!
Среди людей нашего класса тоже ни одного порядочного. Слабоумные, мертвые души, скряги, бешеные собаки, фанфароны — эти имеются, будьте благонадежны! Струи мочи из заоблачной дали!
«Чтоб ты сдох!» Им даже таких слов для меня жалко.
Война. Война, которую ведет Япония, — отчаянные попытки выбраться из кучи дерьма. Умереть, захлебнувшись в куче дерьма? Ну уж нет. Лучше умереть от собственной руки.
Когда человек врет, он всегда делает серьезное лицо. Вот и нынешние наши руководители — сама серьезность! Тьфу!
Хочу иметь дело с людьми, которые не считают, что их все должны уважать.
Но, увы, такие никогда не захотят иметь дело со мной.