— Так, — сказал отец Николай, когда храм был полностью убран и приуготован, — пойдём-ка, стихарь примеришь. И надо показать тебе возглас из Апостола, прочтёшь по моему знаку. Встанешь против Царских Врат возле самой солеи и прочтёшь. Там у меня заложено и отмечено всё.
Стихарь! Впервые отец Николай дозволил ему участвовать в службе в церковном облачении. Но ведь он, можно сказать, уже заслуженный псаломщик. В том смысле, что заслужил ношение стихаря. Василий Васильевич несказанно обрадовался, что сегодня в таком виде предстанет перед всеми, в особенности перед своими обидчиками — женой и Белокуровым. Красный, расшитый золотыми узорами стихарь подошёл ему как нельзя лучше. На голову Чижову батюшка дал новую скуфейку из чёрного бархата. Хорошо!
Примерив, он хотел было снять, но отец Николай сказал:
— А что снимать-то? Скоро уж начинаем. Пойдём, я тебе теперь всё покажу, что от тебя требуется.
Чижов чуть не плакал от радости. Вдруг особенно горячая мысль пронзила его. Если окажется, что отец Николай и Наталья Константиновна всё же повенчаны, то он попросит повенчать его с Ладой, рабой Божьей Елизаветой, в самый ближний день, когда можно будет совершать Таинство бракосочетания. Аж голова закружилась от этой мысли. Он скажет ей: «Я прощу тебя с одним лишь условием — ты согласишься в ближайшие дни венчаться со мной, здесь, у отца Николая. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей законной женой, не только пред людьми, но и пред Господом Богом». Она не откажет. Ведь, несмотря на измену, она любит его, и он в этом уверен. И всё происшедшее — лишь следствие их невенчанности.
— Батя! — подошёл к отцу Николаю Полупятов. — А в колокол-то звонить будут?
— Колокол же у меня тут, в алтаре, — отвечал батюшка.
— Бать, а давай я залезу на колокольню и по-настоящему позвоню.
— Залезешь? Не шваркнешься? — с сомнением посмотрел на Полупятова отец Николай. — Колокол-то хоть и небольшой, а всё ж тяжёлый.
— Обижаешь, бать! — стукнул себя ладонью по груди бывший зэк. — Дозволь у тебя звонарём побыть. На всю жизнь счастье.
Ну как от таких слов было не прослезиться! Две едкие слёзы высочились из глаз Чижова.
— Во-во, и я от дыма плачу, — сказал отец Николай, заметив, как он утирает глаза. — Кто напустил?! Эй, звонарь! — окликнул он Полупятова, уже направляющегося с колоколом в руках на колокольню. — Ты что, сырых дров в печку заправил?
— Не-е-ет, — заморгал Полупятов, боясь, что ему запретят сегодня быть звонарём.
— Ну как же нет?! Дыму-то сколько в храме!
— Отец Николай, это не он, — вдруг вступилась за Полупятова одна из старушек, Прасковья. — Это матушка зачем-то приволокла охапку сырых поленьев и сама в печь всупонила.
— Матушка! — Отец Николай оглянулся в поисках своей супруги. — Наталья Константиновна! Ты что же это, свет мой ясный?
— Прости, отец Николай, бес попутал, — взмолилась матушка. — Сейчас унесу.
— Ладно уж, Вячеслав отнесёт. А ты, Алексей, можешь идти на колокольню. Да смотри, звони размеренно, но не медленно. Вот так: бом-раз-два, бом-раз-два, бом-раз-два! Понял?
— Сделаем! — обрадованно поспешил выполнять своё ценное поручение Полупятов.
Вячеслав отправился утаскивать сырые дрова, хотя бес, попутавший матушку, уже сделал своё дело — едкий голубой дым, слоями распространившись по храму, долго ещё будет щипать глаза, вдобавок если ещё и трогательные мысли в голове щекочут.
Храм заполнялся народом, прошёл слух, что целый автобус из окрестных сел и деревень привезли. Особенное оживление вызвал приезд местночтимой знаменитости — Анны Афанасьевны, восьмидесятилетней старушки, которая в молодости пела в этом храме, помнила отца Александра и матушку Алевтину и славилась на всю округу своим дивным голосом. Она с достоинством заняла своё место на «крылосе» и принялась умело разбирать разложенные на поставце книги для пения. Чижов, матушка Наталья Константиновна, Прасковья и Мария пристроились к ней, ожидая особенных указаний. Потом появился из алтаря отец Николай и стал распределять, кому что нести. Чижову досталась хоругвь, матушке — икона Воскресения, Анне Афанасьевне дали фонарь, Вячеславу — большую свечу, Ладе — свечу поменьше.
— А где же Бедокуров? — спросил батюшка. — А, вот вы. Возьмите вторую хоругвь, она очень тяжёлая, а вы — здоровяк.
Чижова резануло, что батюшка подчеркнул крепость белокуровского телосложения в противовес не очень крепкому телосложению Чижова, но и порадовало то, как отец Николай ошибся в произнесении фамилии главного редактора «Бестии». Точно, что он Бедокуров! Даже этот едкий дым стал казаться набедокуренным Белокуровым, а не матушкой.