Выстроились, отец Николай снова поспешил в алтарь. Стали ждать колокольного звона. Наступила торжественная тишина. И вот — бом, бом, бом — зазвенел Полупятов. Распахнулись Царские Врата, из алтаря вышел дорогой батюшка с крестом и фимиамом, громко запел:
— Воскресение Твоё, Христе Спасе, Ангели поют на небесах, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити!
Крестный ход тронулся за Анной Афанасьевной, несущей фонарь с горящей внутри него свечою, за ней — матушка с иконой, Чижов и Белокуров с хоругвями, отец Николай, за ними — все остальные. Выходя из храма с пением тропаря, Чижов глянул на второго хоругвеносца, и Белокуров тоже посмотрел на него. И невольно оба улыбнулись друг другу. Потом шли вокруг храма, продолжая петь взволнованными голосами, и Чижов уже мысленно молился обо всём хорошем, что было задумано, — о том, чтобы отец Николай и матушка Наталья оказались венчанными, чтобы поединок с Белокуровым прошёл бескровно, чтобы в следующее воскресенье отец Николай повенчал Чижова и рабу Божью Елизавету...
Обойдя вокруг церкви, остановились у затворенных врат, словно в преддверии Гроба Господня. Ветер с реки раскачивал хоругви, трепал пламя свечей. Отец Николай встал спиной к вратам храма, помолчал немного и радостно запел:
— Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!
И все подхватили эту песнь, возвещающую о том, что воскрес Спаситель наш, Он снова с нами — встречайте! встречайте Его!
Чижов и Белокуров снова переглянулись и снова улыбнулись друг другу. На жену-изменщицу у Василия Васильевича пока ещё не хватало силы и радости смотреть.
Отец Николай стал читать «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...», а все люди на каждый стих отвечали пением: «Христос воскресе из мёртвых...». Наконец батюшка движением креста начертал крестное знамение на вратах храма, отворил их и повёл крестный ход за собой внутрь. Подойдя к правому клиросу, Чижов вставил древко хоругви в ячейку, а сам отправился на клирос вместе с Анной Афанасьевной, матушкой, Прасковьей и Марьей. Начался канон Иоанна Дамаскина. Сейчас всё существо Василия Васильевича было охвачено пасхальной радостью, по сравнению с которой и измена жены, и завтрашняя дуэль, и даже невенчанность отца Николая и Натальи Константиновны — всё казалось мелким пустяком На каждое приветствие отца Николая «Христос воскресе!» Чижов громко и счастливо отвечал: «Воистину воскресе!» Потом было пропето «Друг друга объимем, рцем братие! и ненавидящим нас простим вся воскресением!» — и все стали целоваться. Расцеловавшись с батюшкой, матушкой, Анной Афанасьевной, Прасковьей и Марьей, Чижов почувствовал такое сильное умиление, что сошёл с клироса, шагнул прямо к Белокурову и сказал ему:
— Христос воскресе, Борис!
— Воистину воскресе... — растерянно и растроганно пробормотал в ответ Белокуров и троекратно облобызался со своим завтрашним соперником, и Чижов только теперь почему-то обратил внимание на то, что он сбрил свои роскошные усы.
— Христос воскресе, Ладушка, — подошёл Василий Васильевич к жене-изменнице, обнимая её и целуя. Сейчас он чувствовал себя не её мужем и даже не Василием Чижовым, а служителем Солнца правды, облачённым в красный пасхальный стихарь.
Жена так взволновалась, что даже не могла чётко вымолвить своё «Воистину воскресе». Её волнение тронуло его душу, и, возвращаясь на клирос, он шептал себе: «Мы повенчаемся!»
Отец Николай принялся читать слово Иоанна Златоуста, Чижов вслушивался в него как никогда. Богатые и нищие днесь становятся друг против друга и с целованием вместе радуются Воскресшему Христу, постившиеся и непостившиеся, усердные и ленивые, твёрдые и шаткие, верные и неверные, обманутые мужья и коварные любовники.
— Где, смерть, твоё жало? Где твоя, аде, победа? — возглашал батюшка. — Воскресе Христос, и ты низвергся еси! Воскресе Христос, и падоша демони! Воскресе Христос, и радуются Ангели! Воскресе Христос, и жизнь жительствует!..
За окончанием утрени последовало совершение Часов и Литургии, и время летело незаметно, как всегда бывало в пасхальную ночь. Чижов читал и пел на клиросе вместе с женщинами, зная, что голос его красиво распространяется по храму и что Белокуров и жена слышат его. Что же они сейчас чувствуют оба? И почему он сбрил усы?..
С этих сбритых белокуровских усов стало зарождаться в Чижове новое нехорошее чувство. Мелкое, оно елозило где-то далеко за спиной, будто хлебная крошка в постели, которую всё никак не можешь стряхнуть, потому что для этого надобно проснуться, встать и перестелить простыню. Что-то уж очень подозрительное отдалённо мерещилось Василию Васильевичу в белокуровском акте сбривания усов. Зачем? Почему? Может быть, целуя его на грешном ложе, она спрашивала: «А ты можешь ради меня сбрить свои шикарные усищи?»... Он гнал от себя видения, страдая от того, что они посещают его именно в такие минуты праздника и чистоты, света и радости, но они снова возвращались к нему, словно неотвязчивые мошки.