— А в молодости, — говорил он, — я до того любил варёные крутые яйца, что просто смерть. Бывало, дождусь Пасхи и наемся. Поверите ли нет, но однажды в Пасху съел полсотни. Уж стыдно было, возьму яйцо, зайду за угол, счищу и — ам! Это уже после войны было. Когда зажили получше. Мы тогда много кур развели с братьями моими и сёстрами, которых отец Александр и матушка Алевтина усыновили и удочерили. Царствие им небесное! Матушка в лесу насмерть замёрзла. А отец Александр после войны долго в лагерях маялся. Обвинили его в сотрудничестве с немцами. А как он сотрудничал? В концлагерь вещи и корм собирал, нас, беспризорных сирот, в дом свой взял, спас. Еву еврейку и вовсе от погибели. Давайте помянем отца Александра и матушку Алевтину! Ну-ка, Вася, давай ещё по рюмочке! Вот скажи, почему называется «рюмка»?
— Не знаю, — улыбался Чижов.
— А я знаю, — встрял Белокуров. — «Рюма» по-старославянски «слеза», а «рюмка», стало быть, «слёзка».
— Правильно, — похвалил отец Николай. — Сразу видно знающего человека. Ну, за моих приёмных родителей! Да помянет их Господь Бог во Царствии Своём!
— И хватит! — стала брать своё матушка. — По три рюмочки, или, как вы говорите, по три слезинки, — и спать. Уже половина седьмого, а отец Николай собирается в полдень опять служить да крестный ход водить.
— Ну как будто в первый раз, ласточка моя! — приобнимая её, простонал отец Николай. — Часик посплю — и как огурчик!
— Оно, конечно, не в первый, а возраст-то, батюшка! Ну, всё, молчу, делай как хочешь, только потом не кряхти.
— И ты не кряхти, а принеси-ка лучше наш альбом с фотографиями, я похвалялся, что покажу.
— Ну, вот ещё! Сиди уж, похваляться!
— Принеси! — топнул ногой священник и, покуда матушка уходила, приказал налить ещё по рюмке и мгновенно выпил.
Появился альбом с фотографиями.
— Вот этот снимок, — комментировал отец Николай, — я клал под подушку, мечтая: «Да будет моею!» Вот, поглядите, какая тут моя Наталья красавица. Сколько тебе здесь?
— Семнадцать или восемнадцать, не полдню, да и не к чему теперь полднить.
— Коса, видите, какая у неё была. А вот, обратите внимание, у дверей храма после венчания.
— Отец Николай, — вдруг взмолился Вячеслав, — отпустите на покой. Я уже разговелся, а поскольку не приемлю ничего спиртного, то не могу и видеть сопутствующих пьянке сосудов. Благословите, отец Николай!
— Вот и молодец, — похвалила его Наталья Константиновна.
— Ступай с Богом, спасибо за помощь, — махнул на Вячеслава батюшка, затем благословил его и отпустил. Клеветник ушёл, видно испугавшись, что Василий не выдержит и, запьянев, начнёт его разоблачать. Но Чижов и не собирался уличать подлеца. Того ведь тоже мог кто-то ввести в заблуждение. Но, с другой стороны, и хорошо, что Вячеслав ушёл. Без него стало как-то легче дышать. Батюшка велел налить ещё по рюмочке, после чего Наталья Константиновна сердито убрала допитую до середины вторую бутылку водки. Часы прозвонили семь, солнце в оконном стекле перестало играть, и Полупятов, выглянув в окно, заметил:
— Чегой-то тучи набежались. Пойду-ка и я спать, пожалуй.
— А я можно ещё посмотрю ваш альбом? — попросила Лада.
Тут глаза Белокурова и Чижова встретились, и Василий Васильевич неожиданно для самого себя сделал кивок головой и показал глазами в сторону двери — пора, мол! Белокуров понял, качнул головой — мол, понятно, выходим. Ничего не говоря, Чижов поднялся и пошёл из-за стола к выходу, как бы ненадолго. Его пошатывало, от всех плохих и хороших переживаний, политых несколькими рюмками водки, впервые отпробованной после поста, его развезло, ноги плохо слушались, хотя в голове стояла ясность.
Выйдя из дому, он посмотрел на небо, которое вдруг заволокли какие-то зимние тучи. И даже пахло приближающимся снегом. Вячеслав входил в гостевую избу, его догонял Полупятов.
На крыльце батюшкиного дома появились Белокуров и его товарищ, коему определено было быть секундантом.
— Быстро всё обстряпаем и вернёмся за стол, ещё успеем выпить по последней и поспать до полудня, — сказал Чижов, позёвывая и потягиваясь.
Они пошли к машине.
— Не сердитесь, — обратился Чижов к приятелю Белокурова. — Можно переспросить, как вас зовут?
— Сергей Тетерин, — ответил тот.
И когда сели в машину и поехали, Василий Васильевич довольно дружелюбно принялся рассуждать о том, что в русском обиходе, как ни в одном другом, принято огромное количество птичьих фамилий.
— Найдётся ли у немцев, или французов, или у тех же англоамериканцев, такое изобилие всяких Воробьёвых, Галкиных, Грачёвых, Ворониных, Орловых, Соколовых, Стрижовых, Гусевых, Лебедевых? Да любую птицу возьмите — на неё есть русская фамилия.