— А зачем вы сбрили усы? — спросил Чижов. — Чтобы усилить это сходство?
— Он сбрил их потому, что моя бывшая жена хотела, чтобы я был тучного телосложения, — сказал Ревякин. — Она у меня с большим приветом. Это она устроила цирк в церкви. Влюбилась, видите ли, в этого! Венчаться удумала А она, между прочим, замужем, и за очень богатым и влиятельным магнатом.
— А чем, кстати, занимается её муж? — спросил Белокуров.
— Семечками торгует, — хмыкнул Ревякин. — Вы же о нём статью давали в своей газетёнке.
— Да так и не понял смысла его бизнеса, — пожал плечами газетчик, нисколько не обижаясь на то, что его «Бестию» обозвали газетёнкой.
— И не надо, — сказал Ревякин.
— Вы будете бросать жребий или нет? — раздражённо спросил Тетерин. — Хочется вернуться к обещанному отцом Николаем козлёнку.
— Не надейтесь на то, что он будет хорошо приготовлен, — фыркнул Василий Васильевич. — Матушка Наталья из любого самого лучшего продукта умеет приготовить несъедобный ошмёток. Я лично налегал на закуски, которые сам же и привёз, — язык, колбасу, ветчину.
— Ну, всё, — пуще прежнего рассердился Тетерин. — Разворачиваюсь, и едем назад! Хватит ломать комедию!
— Нет, стоп! — возразил Чижов, видя, что Белокуров охотно бы согласился на такое разрешение конфликта. — Ревякин, вот вам монета. Если выпадет орёл, то я иду к берёзе первым.
— А если чиж? — пошутил остряк Белокуров.
— Чиж он и есть орёл, — сказал Тетерин. — Бросай, отец-основатель!
Ревякин подбросил монету, поймал её в кулак, развернул ладонь и при виде орла воскликнул:
— Чиж!
— Жалко, — сказал Белокуров. — Лучше бы я первый.
— Не волнуйтесь, — похлопал Ревякин Василия Васильевича по плечу, — если он вас застрелит, я буду стреляться с ним за честь моей бывшей жены. Он отказался взять её в жены, и я хочу отомстить. Идите спокойно.
Чижов вылез из машины и направился в сторону самим же им выбранной в качестве барьера берёзы. Он шёл и считал шаги: один, два, три, четыре, пять, шесть... Кажется, с шести шагов Лермонтов стрелялся с Мартыновым?., семь, восемь, девять... А снег-то всё идёт и идёт... десять, одиннадцать... нет, не пенальти!., двенадцать, тринадцать. Берёза. Тринадцать шагов. Дурное число. Василий Васильевич развернулся и прислонился спиной к стволу берёзы. Цепочка шагов пролегла от него по снегу, вверх по обочине дороги к автомобилю Тетерина, из которого высовывалась безусая морда Белокурова.
— Огонь! — крикнул ему Чижов и махнул рукой. Он чувствовал себя так, будто в него и впрямь будут по-настоящему стрелять. В окошке автомобиля появилось дуло пистолета. «Какой-то дурак сказал, а все вокруг заталдычили, — подумал Чижов, — что история повторяется дважды, сначала как трагедия, а потом как фарс».
— Вот он сейчас кокнет меня, и будет вам фарс, — вслух вымолвил Василий Васильевич, не на шутку перепугавшись направленного на него пистолетного взгляда. Ещё он успел подумать о том, что и пускай Белокуров убьёт его, нажав на свой белый курок, пускай не будет фарса, а будет трагедия, как на Чёрной речке.
Грохнул выстрел, пуля шпокнулась в ствол берёзы высоко над головой Василия Васильевича, метрах в трёх, должно быть. Всё по-прежнему сохраняло статус фарса. Обманутый и неубитый историк Чижов оторвал спину от ствола берёзы и зашагал в сторону автомобиля, из которого в него только что стреляли. Белокуров уже вылезал.
— Погодите, — сказал ему Чижов. — Посчитайте шаги.
— Зачем это? — удивился главный редактор «Бестии».
— Прошу вас.
— Ну, хорошо. Один, два, три... — он пошёл к берёзе, а Чижов сел на его место и взял у Тетерина пистолет.
— Это его или ваш?
— «Стечкин», именное оружие моего покойного отца, — ответил Тетерин. — Калибр — девять миллиметров. Бьёт без промаха.
— Сколько шагов? — крикнул Чижов Белокурову, который уже стоял, прислонясь к берёзе спиной, высокий и солидный главный редактор известного газетного издания, в красивом плаще оливкового цвета.
— Тринадцать, чёрт возьми! — крикнул он в ответ Чижову.
— И у меня тринадцать, — вздохнул Чижов. — Шаги у нас одинаковые.
Он высунул руку из окна машины и внимательно прицелился сначала в живот, потом в голову Белокурова. Он хорошо видел бледное лицо своего некогда любимца, а теперь врага. Оно выражало тревогу. Неужели надобно убить этого человека?
— Полегче! — сказал Ревякин. — И впрямь застрелишь!
— Не убий, — добавил Тетерин. — Да и вообще, пожалей его славного малыша.
— Ладно уж, — тяжело вздохнул Чижов, — фарс так фарс! Сим прощаю Белокурова, бестию!