Желая повидаться с Ревякиным, Чижов и Тетерин ездили однажды в княжество Жаворонки, но, во-первых, оказалось, что оно уже переименовано в княжество Зарянки, во-вторых, отцом-основателем там теперь некий Столяров, в-третьих, княгиня Жаворонкова второй год не вылезает из поездок по Юго-Восточной Азии и Океании, и, в-четвёртых, бывший отец-основатель, Владимир Георгиевич Ревякин, ни разу в княжестве Зарянки не объявлялся. Его телефон в Москве твёрдо не отвечал на звонки. Бывшая вторая жена Владимира Георгиевича тоже ничего о нём не знала, — та, которая Ирина, у которой свой квартирный бизнес, хороший дом и всё такое. Остаётся надеяться, что с главным жаворонком страны всё в порядке и спустя какое-то время мы услышим о создании нового государства или просто общины жаворонков. И не с языческой, а с христианской подоплёкой, поскольку и Чижов, и Тетерин, и даже обличительный Вячеслав успели заметить некоторую перемену во Владимире Георгиевиче с тех пор, как он, по его собственным словам, ушибся головой о раскрытую дверь Божьего храма.
Хотя, может быть, ревякинское Ч сложилось как-нибудь иначе, более прискорбно, — запил, попал в чеченское рабство, бомжует, сбежал в Америку... Но о плохом лучше не думать. И так в жизни слишком много трагедий.
Увы, Василий Васильевич вынужден был развестись со своей женой. И не он, а она не захотела жить с ним после всего, что произошло. Она честно призналась:
— Если бы не смерть Белокурова, я бы ещё пересилила себя и повенчалась с тобой у отца Николая. Я сделала бы это ради того, чтобы Борис вернулся к своей искалеченной жене. Хотя... Не знаю, как бы всё сложилось, если бы он остался в живых. Но его нет. Его нет.
— Но ведь не я убил его! — возражал Чижов.
— Не ты? А разве не ты частенько, ударяя себя в грудь, утверждал, что его смерть на твоей совести?
Подобные разговоры и привели, в конце концов, к тому, что они расстались и теперь живут порознь, хотя он иногда приезжает к ней, поздравляет с праздниками и днём рождения, дарит подарки. Он надеется, что время — доктор, который когда-нибудь выпишет наконец правильный рецепт и для России, и лично для него, Василия Чижова.
Приезжая в Закаты, Василий Васильевич непременно уходит один бродить по лесу и обязательно оказывается на том злополучном месте, где тринадцатью решительными шагами были отмерены жизнь и смерть Бориса Белокурова. Там он садится под пробитою пулей берёзой, прислоняется спиной к её широкому стволу и думает о многом. Иногда те четыре дня кажутся ему самыми лучшими днями его жизни, самыми яркими и чистыми. Иногда — самыми страшными и гибельными. И о смерти Белокурова он думает порой как о светлой и торжественной, а иногда — как о нелепой и напрасной. Он вздыхает и смотрит вверх, в небо, куда вслед за пулей, выпущенной из тетеринского «стечкина», улетела душа главного бестиария. И если это зима, то высоко над головой Чижова потрескивают голые ветви, твёрдые и студёные, словно мёртвые, а если лето — то дышат и вздыхают зелёные листья, живые и шелестящие.
