— Я, это... — пробормотал смущённо Чижов. — Батюшка, благословите меня и завтра наистрожайше поститься, ничего не вкушать.
— Не благословляю, — отрезал священник твёрдым голосом. — Работы много. Сейчас с тобой вынос плащаницы. Ладно, сейчас есть не будем, а после выноса пообедаем. Потом будем храм мыть-прибирать к празднику. Никаких наистрожайше. Тут ко мне в понедельник приехал один из Твери. В Богоявленье крестился и сразу осознал себя наилучшим христианином. Весь Великий пост ничего вообще не ел, исхудал, отощал и стал животом маяться. Приехал ко мне, как говорит, за нравственным подкреплением. А я ему: «Поешь, да пойдём дрова перенесём из старого сарая в новый». Не занравилось ему у меня. Поехал куда-то дальше, новую обитель какую-то навещать. Где-то километрах в шестидесяти от нас года два или три новая обитель появилась, но, как я слышал, экуменическая или даже и того похлеще.
— Какой-то Город Солнца, — вставила матушка.
— Понятно, — сказал Чижов, радуясь, что он добрался и опять здесь, при отце Николае. — А вы, Наталья Константиновна, всё хвораете?
— Хочу встать к Пасхе, да вот даст ли Господь? Как там раба Божия Елизавета, Вася?
— Спасибо, хорошо, просила низко вам кланяться. Подарки... — Чижов было бросился к своей сумке, но отец Николай упредил:
— В воскресенье положено подарки дарить.
— Подойди ко мне, Вася, — попросила матушка.
Он подошёл, наклонился, она зашептала:
— Не дал ещё Господь зачатия вам?
— Нет ещё, Наталья Константиновна, — покраснел Чижов. — Да... ведь и пост был!
— Ах, ну да! А я и забыла, что ты перед самым постом к нам приезжал. Вот дура! И чего, спрашивается, спрашиваю! Ну ничего, отец Николай намолит вам младенчика, готовьтесь. Это я точно знаю, у меня есть предвиденье. Будет у вас чадо. Либо в конце этого года, либо в начале следующего.
— Да в конце этого не успеем, — улыбнулся Чижов. — До конца этого года меньше девяти месяцев осталось.
— Тоже верно. Ну, стало быть, к следующей Пасхе ты к нам с радостным известием приедешь. Готовься, говорю тебе!
— Спасибо, матушка, — растрогался Василий и поцеловал Наталью Константиновну в прохладную гладкую щёку.
Затем они с отцом Николаем отправились в храм.
— Что, никого нет в Закатах? — спросил Чижов по пути, вдыхая чистый воздух, с любовью оглядывая кладбище, на котором в своё время столько пришлось потрудиться, расчищая могилы, заросшие бурьяном.
— Две старушонки, — отвечал священник. — Прасковья да Марья. Хорошо хоть эти имеются. Приходят, помогают, готовят. А дачники ихние летом только приедут. Хотя, может, из Левриков кто и прибудет завтра.
— Да! Про зайца-то я не рассказал, — вспомнил Василий и стал рассказывать про напавшего на него леврика. Пока дошли до храма, успел поведать эту страшную историю.
— Да, со зверьём нынче что-то не то делается, — отвечал отец Николай. — Крупнеть стал зверь. Заводы в округе стоят, природа очищается. Природе — благодать, а людям — подыхать. Поневоле на село возвращаться станут. Может, в этом есть смысл Божий. Ну, Господи помилуй!
Они вошли в храм. Прасковья да Марья там подметали полы. Вскоре появился и Полупятов.
— Ну что там печка? — спросил отец Николай.
— В ажуре, — отвечал тот.
— Гляди! Чтоб мне Вася не замёрз там. Он у меня и чтец, и певец. Давай, раб Божий Алексей, теперь тут печь налаживай, а то холодновато что-то.
— Батя, сделаем!
Он занялся печью, а Василий и отец Николай начали совершать вечерню Великой Субботы, которую вообще-то положено совершать во второй половине дня пятницы, но попускается и в первой. После «Ныне отпущаеши» под пение тропарей вынесли Святую Плащаницу и установили её перед алтарём, украсили гирляндами искусственных цветов. К часу дня вечерню закончили, приложились к плащанице под пение стихиры «Приидите, ублажим Иосифа приснопамятного...» В храме стало теплее, печь, налаженная Полупятовым, весело горела, пощёлкивая.
— Ну, Вася, исповедоваться завтра будешь?
— Завтра, батюшка. А к Причастию, если допустите, то в Святую Ночь.
— Отец Николай, — обратился тут к священнику Полупятов. — А мне можно сейчас исповедоваться?
— Иди, исповедоваться никогда не воспрещено, — призвал его священник.
Чижов отступил подальше и издали наблюдал за исповедью «Кудеяра». Тот подошёл вплотную к отцу Николаю, и батюшка немного поморщился. Чижов вспомнил, что от Полупятова разило похмельным перегарчиком. Встав перед священником, крестом и Библией в немного приблатнённую позу, раб Божий Алексей стал чего-то говорить, прищёлкивая пальцами правой руки. Отец Николай терпел, слушая его, потом что-то долго говорил сам. Наконец Полупятов нагнул свою могучую выю, но так, чуть-чуть только, и отец Николай с недовольным видом своей рукой пригнул эту выю побольше, накрыл епитрахилью и перекрестил голову кающегося грешника: