— Нет, их жалко, кудеяров, — продолжал батюшка. — Может быть, не безнадёжные ещё. Вот ведь просьбы мои исполняли... А постепенно один страшный грех за другим засосут их.
— Жалей, жалей их, — продолжала тихо ворчать Наталья Константиновна. — Лоб тебе вона как раскровянили. И вот я ещё что замечаю: собаки поначалу очень лаяли, а потом умолкли, и теперь не слыхать. Не иначе как они потравили их, изверги.
Некоторое время в избе слышались только «Мечты» Шумана. Когда Чижов в прошлом году точно так же приезжал на Пасху, он привёз отцу Николаю в подарок магнитофон и множество записей. Батюшке нравилась красивая классическая музыка. И марши он тоже уважал. На играющей теперь кассете было разнотравье из самых известных и любимых мелодий. Шумана сменила «Павана по усопшей инфанте» Равеля, и отец Николай мрачно пошутил:
— И впрямь молчат собаки. Видать, усопли инфанты наши. Остапа Бендера мне особенно жаль будет, умный был пёс.
— А мне — Ночку, — вздохнула Наталья Константиновна и заплакала.
— О чём? — повернул к ней голову батюшка. — О собаках? Эй!
— Да не о собаках, а как они вас били, окаянные! — плакала матушка. Сейчас ей можно было всё простить, все выходки её строптивого и вздорного нрава.
— Не убили же! Не плачь, Наташенька, не плачь, любезная, — стал утешать её священник. — Собачек жалко. Новых заведём. Башки наши заживут, лучше прежнего засияют. Себя-то не накручивай, а то и впрямь плохо с сердцем сделается.
— И... икону тоже жал... жалко, — всхлипывала матушка.
— О-о-о! Икону тоже не жалей, — отвечал отец Николай. — Мне она не по душе была, эта икона. И впрямь чёрное что-то в ней, не светлое. Я её поначалу в храме пристроил из уважения к Андрею Андреевичу, всё-таки подарок ценный, так она, слышишь, Вася?..
— Слышу, батюшка.
— Она упала, да ещё две иконы свалила и свечку сбила. Я тогда в избе её пристроил. Она и в избе упала ни с того ни с сего. Читал я, что Дионисий одно время поддался речам еретиков и что-то там не то стал делать. А вместе с ним и ученики его. Покуда их Иосиф Волоцкий уму-разуму не научил, не возвратил к канонам Видать, ученик Дионисия, тот Никифор Конец, в период еретических заблуждений и написал сию икону. Из неё что-то нехорошее проистекает. Прости, Господи, ежели я не прав!
— Должно быть, правы, батюшка, — отозвался Чижов. — Судя по всему, именно этого еретического периода иконы особенную ценность у торговцев представляют. Да и вообще, пятнадцатый-шестнадцатый век! За такую икону и впрямь Клинтон и Ельцин наши большой куш отхватят, если смогут сбыть. А то ведь, не ровен час, их убьют за чёрного Дионисия.
— И убьют, дураков, — согласился отец Николай. — Я и говорю, жалко кудеяров глупых. А второй-то всё же назвал себя. Надо будет помолиться о заблудшем рабе Божием Викторе.
— Вася, большое тебе спасибо за музыку, — вдруг весело сказала Наталья Константиновна. — Мне вот эта особенно нравится. — «Павану» сменил «Лунный свет» Дебюсси. — Я под неё всегда хорошо засыпаю. А ещё под «Лунную сонату» Бетховена.
— Я потому и попросил включить магнитофон, — сказал отец Николай, — что нам теперь в нашем положении лучше всего заснуть.
— Послушай, отец Николай, — спустя какое-то время, когда Дебюсси сменил «Лебедь» Сен-Санса, сказала Наталья Константиновна голосом человека, совершившего важное открытие. — А ведь это он их навёл.
— Кто, Наташа? — спросил отец Николай, тоном показывая, что уже начинал засыпать.
— Да кто ещё! Наш кудеяр, как ты выражаешься, Полупятов.
— Да ну, что ты! Какие у тебя основания?
— А такие. Он нарочно сбежал под вечер. Это раз. Он знал, что кроме Васи сейчас у нас никого народу нет. Это два. И потом, помнишь, как этот, в маске Ельцина, сказал тебе: «батя»? Точно так же и уголовник наш выражается. Это три. Да и вообще, я всегда подозревала, что он неспроста к нам приехал. Гада на груди пригрели. Попомните мои слова.
— Окстись, Наташенька, а если он ни в чём не виноват? Нельзя заранее возводить напраслину.
— Вот если не виноват, я при всех покаюсь и перед тобой, и перед ним.
— Утро вечера мудренее. Лучше постарайся сейчас уснуть.
— Да рк я стала засыпать, а меня осенило. Я аж подпрыгнула.
— Плохо, знать, они тебя привязали, коли ты ещё и прыгать способна, — засмеялся отец Николай. — А я бы сейчас рюмку водки или коньяку с наслаждением выпил бы. Никак ты там не в силах отвязаться, Натальюшка?
— Вместо коньяка ты бы лучше помолился Анастасии Узорешительнице. Может быть, она отвяжет кого-нибудь из нас.
Молча слушали «Лебедя», потом «Лунную сонату», потом «Мечты о любви» Листа, арию из Третьей оркестровой сонаты Баха. Вроде бы после того, как все переживания отхлынули, и хотелось спать, а не спалось. Часы показывали всего лишь без десяти десять. После рода Клинтона и Ельцина прошло каких-нибудь полчаса. Впереди была целая долгая ночь.