Бред! Бред! Просто Сергей Михайлович невыспавшийся, голова как налитой арбуз, вот-вот лопнет, мерещится Ч знает что. Фотография из газеты совместилась в полумраке со стариком из туалета, вот и получился Чикатило...
Стоп! Ч! Чикатило! Который Ч катит. На нас Ч катят, а мы даже не встрепенёмся. Проснись же хоть ты, черепослов несчастный! При каких таких ты чакрах очутился? Показать бы этого проповедника религии Ч твоей маме, хотя бы на минутку. Она бы в ужас пришла, с ума бы сошла, что её сын спокойно всё выносит и не шарахнет Святослава Зиновьевича чем-нибудь по черепу. А если бы покойник генерал-майор Воздушно-десантных войск Тетерин увидел своего сына Серёжу в обществе сознания Ч? Да он бы не мешкая схватил его за шкирку, приволок домой и выстегал бы генеральским ремнём так, что талантливый палеоантрополог месяц не смог бы сидеть.
А что, если и впрямь взять да шарахнуть Чернолюбова по черепу? Вот был бы поступок! Генерал-майор Тетерин в могиле бы возвеселился. А хотя бы вот этой фаянсовой полочкой, которая висит под зеркалом. В ней нет никакого Ч? Кажется, нет. Хотя — поло-Ч-ка. Да нет, это не полочка, а увесистая полка.
Сергей Михайлович попробовал её снять, и она довольно легко снялась с шурупов, ввинченных в стену. Хорошая полка. Тетерин сбросил с неё мыло и взвесил в руках — килограмма два, не меньше. Шарахнуть, малыша под мышку и — деру! Будет вам тогда чакра.
Он посмотрел на часы. Без десяти. Десять минут до полуночи, до открытия великой чакры. «Восстань!» — взывал озорно питекантроп, совок, русопят, противник прогрессивного Ч-ловечества.
Сергей Михайлович усмехнулся, намереваясь повесить полку на место. Ну даже если Чикатило? Неужто мать самолично отдаст на съедение свою крошку? своего малышонка, мальчонка. Чтоб ненасытное чучело бедную крошку замучило? Мучикатилло... Конечно, ничего страшного не намечается.
Конечно, ничего опасного для малыша. Да это и не Чикатило никакой.
Сергей Михайлович ещё раз глянул на себя в зеркало и сказал самому себе:
— Мохнорылый!
Больше он себе возможностей на раздумье не предоставлял. Выйдя из туалета с фаянсовой полкой в руках, толкнулся в ту дверь, боясь уже не застать там ни Чернолюбова, ни мальчика.
— Не надо хихикать, тебе не так уж и щекотно, — бормотал великий чемпион, почти пыхтя. Он стоял на корточках перед мальчиком и завязывал у него под подбородком шнурки колпачка. Малыш извивался и хихикал от щекотки, ему было весело. Он уже был облачен в лиловый шёлковый балахончик, спускающийся до пят. Островерхий колпачок тоже был из лилового шёлка, с серебряной Ч во лбу.
— Не отвлекайте меня сейчас! — сердито бросил Святослав Зиновьевич через плечо, услыхав вошедшего Тетерина. — Да стой же ты, чумовой! — ещё более сердито молвил он мальчику.
Тут Сергей Михайлович размахнулся и шарахнул Чернолюбова по черепу. Фаянсовая полка взорвалась и рассыпалась крупными осколками. Святослав Зиновьевич мешком повалился на пол и затих. Мальчик в восторге воскликнул:
— О-о-о! Бу-у-ух!
Он нисколько не испугался, видимо, уверенный, что дяди весело забавляются. Не теряя времени, Сергей Михайлович подхватил малыша, цапнул со стула его одёжки, поверх которых лежал нательный крестик на широкой ленте, и выскочил по лесенке в коридор.
— Велено его на улицу вынести, — сказал он равнодушному охраннику, который, кажется, был уверен, что ничего экстренного не должно произойти. — Где выход на улицу?
— Вон в ту дверь, наверх, направо, потом налево.
Чудодейственный мальчик очухался только на улице. Захныкал:
— Ма-ма!
Но дерзкий похититель уже открывал свою «мыльницу» и бросал его на переднее сиденье, захлопывал дверцу, спешил за руль, заводил мотор, выруливал из тёмного двора, выскакивал на проезжую улицу и мчался прочь от черкви великого Ч. Выскочив на Серпуховской вал, Сергей Михайлович быстро промчался до поворота на Тульскую, свернул, помчался к Автозаводскому мосту, мельком глянул на большие часы, светящиеся возле станции метро. Ровно полно-Ч.
— Чёрта вам лысого, а не чакру! — захохотал Тетерин, пуще прежнего напугав мальчика этим жутковатым хохотом.
— Ма-а-а-а-а... ма-а-а-а-а! — ревел бедный.
— Ничего, миленький, ничего, они нас не догонят, не поймают, — постарался успокоить его ласковым голосом Сергей Михайлович. — Ему почему-то вспомнился тот Слава, который вчера доблестно ушёл, бросив своей девушке: «Эх ты! Дурочка!» Жалко стало Евдокию. Но, как ни жалей её, она непроходимая дура. Ему никогда не удалось бы убедить её в том, что от таких, как Святослав Зиновьевич, надо бежать сломя голову. — Зато, Слава, ты просто ушёл, а я — подвиг совершил! — воскликнул Сергей Михайлович весело. — Малышонок, не реви, прошу тебя. Тёзка! Ты же тёзка мой! Серёжа? Как тебя зовут?