— Если её ещё не стырили, — усмехнулся Тетерин. — Кстати, вот ваши жаворонки, к которым мы так устремляемся. Тоже, небось, с тараканами в головах, не лучше этих чудаков на букву Ч. Такая же заум синрикё.
— При чём тут заум синрикё?
— При том. Только бы увести куда-то очередной бредовой идеей. Сукой асахарой, демократией, броском на юг. А эти — жаворонками. Почему жаворонками? Чем, к примеру, хуже тетерева?
— Это потому, что вы Тетерин?
— Ну не тетерева. Соловей, к примеру. Чем плох соловей? Самая знаменитая певчая птица и уж побольше символ России, чем жаворонки. Курский соловей, алябьевский. Если великий поэт, то — соловей России.
— Пушкина-то как раз солнцем поэзии называют.
— Пушкина... Ну всё равно. Соловей ничем не хуже жаворонка, а по ночам поёт. Всю ночь поёт, с вечерней зорьки до утренней. И рыба ночью не спит. И многие звери. Почему надо брать пример только с одних представителей живой природы? Кстати, Пушкин, кажется, тоже по ночам писал. И Достоевский. Нет, я лично не смогу с жаворонками ужиться. Сдались мне эти жаворонки! Отвезу вас и уеду. Не знаю только, надо ли мне вообще прятаться от священного Ч. Может, оно меня и в Жаворонках настигнет. Раз оно повсюду, куда ни глянь. О! Эта, что ли, птица?
— Она самая. Сворачиваем. От неё ещё десять кэмэ.
Свернув на просёлочную дорогу, Тетерин снова подивился тому, как за какие-нибудь три часа ему удалось сбить сон. Он чувствовал себя бодро и весело, даже несмотря на мрачные беседы о мёртвой России. Ещё он удивлялся тому, как его мотает — только что с трудом вылез из Ч, и вот уже лезет в Ж, в жаворонство, которое, судя по всему, хрен редьки не слаще. Глядишь, и там придётся кого-нибудь шарахнуть по черепу, чтоб образумился. Вот тебе прикладное черепословие. Точнее, рукоприкладное.
Ему захотелось рассказать Белокурову о своём открытии в области русского черепа, но тут он обнаружил, что Белокуров задремал. По-видимому, позволил себе расслабиться, когда вырулили на финишную просёлочную. Пришлось Тетерину в одиночестве размышлять о том о сём, а больше ни о чём. Так он проехал наречённые Белокуровым «десять кэмэ» и, выехав из тёмного леса, увидел впереди широкое поле, лишь слегка подернутое предрассветным тусклым сиянием, а вдалеке за полем — дома и высокий дом-дворец, слева от которого виднелась какая-то стройка. Чем ближе «мыльница» приближалась к конечному пункту путешествия, тем сильнее пахло чем-то неприятным — серой, что ли? Серой и илом.
Машина поднялась на пригорок, и Тетерин увидел там, где разворачивалась стройка, некие разливы чёрного цвета.
— Ч, что ли, разлилось тут? — усмехнулся он.
— А? — мгновенно пробудился Белокуров.
— Я говорю, у них тут потоп какой-то чёрный. Не иначе, как Ч разлилось.
— Не шути так. То есть не шутите.
— Да ладно, мы же на брудершафт наоборот не пили ещё. Куда подъезжать будем?
— Вон к тому дворцу. А кстати, какой-то мужик идёт.
Княжество окружал сравнительно невысокий забор, состоящий из кирпичных башенок и металлических прутьев. У ворот возвышалась будка стражи, из которой вышел человек внушительных размеров и приблизился к остановившейся машине.
— Привет жаворонкам! Совы прилетели, — как можно развязнее произнёс Белокуров, открывая окно машины.
— Здравствуйте, ваши документы, — вежливо попросил страж, правда, удовольствовался паспортом Белокурова, который пояснил:
— Мы по приглашению князя и княгини. Редакция газеты «Бестия», в которой пропагандировались идеи вашего княжества. Не читали?
— Читал Нам раздавали. Проезжайте. Князь за границей, а княгиня тут. Только у нас бедствие. Чуете, воняет как? Хоть цветы выноси. Подземные грунты попёрли.
— Какие ещё грунты?
— Там пещера у нас, так ночью из неё вытекло чёрное что-то.
— Посмотрим. При нас тут специалист по всяким таким чрезвычайным происшествиям.
Белокуров подмигнул Тетерину, нарочито выделив голосом слово «чрезвычайным». Тут Сергей Михайлович снова почувствовал себя каким-то персонажем, с которым творят что хотят. Уж не издевается ли над ним Белокуров?
Ворота открылись, машина въехала в княжество, в которое пока ещё можно было попасть без виз и загранпаспортов. Дома справа и слева проплывали добротные, некоторые о двух этажах, но в основном одноэтажные. Лишь в одном доме горело окно. Зато в четырёхэтажном здании дворца зажглось пять или шесть. Из подъезда навстречу гостям выходили люди. Двое — такие же, как привратник, высокие и широкоплечие. Один — обыкновенный.
Тут у Тетерина челюсть отвисла, и он пуще прежнего почувствовал себя персонажем какой-то глупой книжонки. Этот обыкновенный, приближаясь к ним, выхватил из-за спины не что иное, как арбалет, но удивительно было даже не это, а то, что он тоже был Белокуровым. Двое спутников, вытащив из карманов пистолеты, направили их на несчастную «мыльницу». Приезжие совы были окружены и поставлены на прицел. Тетерин взглянул на Белокурова. Тот выглядел обескураженным. Наружный Белокуров, арбалетчик, всё же слегка отличался от него — не такой толстый и без усов.