Тут он встал на колени, и все последовали его примеру. На востоке вот-вот готов был прорезаться первый луч. Белокуров и Тетерин переглянулись, оба дружно вздохнули, делать нечего, встали на колени.
— Слава тебе, бог Солнце, слава тебе! — продолжал громко молиться отец-основатель. — Царь небесный, оживитель душ наших, приди и вселись в сердца наши, очисти нас от ночной тени и подай нам жизненные силы, ибо мы всем сердцем поклоняемся тебе, богу единому и самому светлому.
Тут все поклонились, припав лбами к земле. Тетерин и Белокуров вновь переглянулись, но на сей раз не последовали примеру солнцепоклонников.
— Не поднимем лиц наших от сырой земли, покуда не явишь нам светоносный лик свой, Ярило-бог! — прозвучал несколько приглушённо голос отца-основателя. — Явись, бог Солнце, явись нам! Благословенны будут птицы-жаворонки твои, исшедшие из гнёзд своих во сретенье тебе.
В следующий миг Тетерин вздрогнул. Он ожидал, что рассвета предстоит ждать ещё сколько-то, но первый луч солнца вдруг ужалил его прямо в глаза, и мощный дружный вздох облегчения и радости прокатился по множеству рядов солнцепоклонников, покрывших собою весь обширный холм, сверху донизу. Это впечатляло. Чувствовалось, что отец-основатель хорошо знает, когда именно проклюнется рассвет и когда надо произнести последние слова предрассветной молитвы.
— Ух ты! — послышался шёпот Белокурова.
— Слава тебе, Солнце наше, слава тебе! — воскликнул отец-основатель, отрывая лицо от земли и выпрямляясь, но не вставая с колен.
— Отче наш, Иже еси на Небесех... Аллах уакбар! Аллах уакбар!.. — одновременно возгласили двое других солнцепоклонников, стоявших вблизи Ревякина. Ясное дело: один православный священник, другой — мулла. Интересно, как к ним относятся патриарх и муфтий...
Теперь уже все вокруг что-то бормотали, кто-то собственное, кто-то повторял «Отче наш», кто-то следовал за муллой, но никто почти не молчал. Только Тетерин и Белокуров. Это продолжалось всё время, покуда диск солнца выпрастывался из-за горизонта, а когда он наконец весь вышел наружу, отец-основатель встал с колен и громко произнёс:
— Поздравляю вас, жаворонки, с новым днём Солнца! Проживём же его так, как предписывает нам устав, и начнём его с омовения, как и начинали со дня нашего первого поклонения.
Все стали подниматься с колен. Вставая, Тетерин ужаснулся, услыхав, как внутри него молнией промелькнул голос ченосца Святослава Зиновьевича, пропищавший: «Че наш, иже еси на небесех...» Тошнота подступала к горлу Сергея Михайловича, судорога скрутила грудь, и его бы вырвало, если бы желудок не был пуст.
— Боже! Куда меня опять занесло! — произнёс он. — Из Ч в Ж. Из одного кощунства в другое!
— Да, — раздался голос Белокурова. — Есть что-то кощунственное во всём этом. Идёмте посмотрим, как они будут нырять нагишом в реку.
— Надо ли? — усомнился Тетерин. Он сел на землю и стал смотреть на солнце. Впервые в жизни оно было противно ему.
— Может, и не надо, — согласился Белокуров и сел рядом с Сергеем Михайловичем. — Ну что, выспимся тут и поедем куда подальше?
— Пожалуй, — кивнул Тетерин. — Только куда?
— К тому священнику... Недалеко отсюда, часа полтора-два езды. У меня есть адресок. И там встретим Пасху, как положено христианам. Ведь мы же православные. Только заблудшие. Нам пора туда. Сразу надо было туда, да я вот в ночных страхах не сообразил, сюда приехал. Приехал, нечего сказать! К язычникам.
Белокуров достал сигарету и закурил. От сигаретного дыма Сергея Михайловича ещё больше замутило, и он с неприязнью отодвинулся от Белокурова.
— А мне показалось, что вы с княгиней Жаворонковой приглянулись друг другу, — сказал он с усмешкой. — Не жаль будет?
— Нет уж, нет уж! — засмеялся Белокуров. — Хватит с меня любовных приключений! Они слишком больно наказуются.
— Хорошо бы прямо сейчас уехать, — вздохнул Тетерин. — А не то я чувствую, что хряпну по башке и отца-основателя чем-нибудь тяжёлым.
— Да ну вас! — продолжал похохатывать Белокуров. — Судя по всему, он не такое удолбище, как тот, у которого Чикатилло. Милый человек, только еретик. Не вижу ничего уж слишком плохого в солнцепоклонстве, хотя и понимаю, как бы сейчас возмутился какой-нибудь истинно православный человек при виде этой утрени.
— Мерзость, — поморщился Тетерин. — Самые страшные ереси — те, которые выглядят не так уж страшно. И это говорю вам я, человек, который в церковь ходил раза три за всю свою жизнь, да и то просто так, без истинной надобности. Может быть, позавчера, поприсутствуй я при подобном солнцепоклонстве, я бы не возмущался и тоже согласился, что всё это довольно мило и имеет право на существование. Но после общества сознания Ч...