— Вы всегда так много едите, ваше высочество? — спросил он, когда они вышли из дворца.
— Я обычно ем мало, — отвечала она. — Но вы у меня будете хорошо питаться, чтобы не терять в весе, а кое-кому надо и поднабрать, а то папка у нас толстый, красивый, а малыш — худенький. Да, Серый?
— Да, — отвечал Серёжка, с благоговением глядя на красивую тётю в красивых серьгах, изящном длиннополом, но лёгком пальто, удачно подстриженную и со вкусом накрашенную.
— Он у меня дамский угодник, — смутился Белокуров.
— И это правильно. Уже сейчас видно, что он будет иметь успех у женщин. Ты меня любишь, Серёжа?
— Любишь?
— Нет, ты не отвечай вопросом на вопрос, скажи: «Я тебя люблю».
— Я тебя люблю.
— Вот! Что и требовалось доказать.
— А почему вы думаете, что мы останемся у вас, чтобы хорошо питаться? Мы не намерены жить здесь.
— Зачем же тогда приезжали?
— Чтобы понять, что приезжать не нужно было.
— Нет, нет и нет! Ничего не принимаю. Да я вас просто в плен возьму, да и всё. Вы хотели тут у нас за новорусскими спинами спрятаться, а не предполагали попасть в плен. Нет, дорогие мои, вы останетесь при мне, примете жаворонковское подданство, станете жить-поживать да добра наживать. Князю нашему шестьдесят, детей рожать он уже не умеет, а я давно хотела такого румяного мальчика, как Серёжа. Да ещё его папка, даст Бог, мне такого же сделает. Князь, если сам не помрёт в ближайшем будущем, так его подстрелят рано или поздно, от этого никуда не деться. Листьев, Холодов и князь Жаворонков... Всё перейдёт в руки княгини Жаворонковой и того, кто станет её новым супругом. А вы говорите, не останетесь. Смеётесь, что ли, Борис Игоревич? Кстати, а почему вы Игоревич, а отец ваш Николай? Или это отец жены?
— Нет, это мой отчим.
— Хороший дядечка. Мне кажется, он не прочь поселиться тут, на природе, на раздолье, на хороших харчах.
— Харчей мы ему и без вашего новорусского князя добудем.
— У других новорусских?
— А хоть и у других.
— Не дурите, Борис! Чего вам ещё искать в жизни? Я читала вашу газету. Она хорошая, носами понимаете. Пфук. Захотите продолжать издание — будете издавать здесь. У нас, кстати, ни одной газеты так до сих пор не выходит. Давайте организуем нашу княжескую прессу! «Правда рассвета», «Птичьи новости», журналы — «Жавороново крыло», «Наша ублиетка», детские — «Ярилка», «Солнышко». Дух захватывает или нет?
— Не захватывает. У вас чисто средневековое государство, а при феодализме прессы не было, и появись при Иване Калите или Иване Третьем какой-нибудь Паша Гусев или Ханга, их бы сей же миг пожгли в деревенской клети, аки еретиков и антихристов. Воображаю, какой бы смрад стоял при сгорании Киселёва или Новодворской. Похуже, чем тут у вас от подземного грязеизлияния.
— Предлагаю вам, оставшись тут у нас, сразу сесть за книгу — нынешние журналисты и политические деятели перед судом Иоанна Грозного. Полностью финансирую издание на лучшей бумаге, с лучшими фотографиями и иллюстрациями, в лучшем издательстве. Что вы на это скажете?
— Ничего не скажу. Меня ваш князь мигом заревнует, и придётся мне становиться перед судом Ардалиона Первого. Кстати, а почему он Ардалион? Тоже сам придумал?
— Нет, это его настоящее имя. Хотя, может, и придумал. Не могу сказать точно.
— Я пару раз слыхал, как вы его Лёшкой назвали.
— Ардалиошка — Лёшка, логично. Но вы не думайте, мы всё так обмозгуем, что он ничего не заподозрит. А мои капризы он обожает.
На конюшне княгиня Жаворонкова показывала Серёже лошадок, сажала его верхом на самую маленькую, и Серёжа был в восторге. Белокуров гадал: искренне ли она затягивает его в свой омут или за этим всем что-то стоит? Теперь вот затеяла показ того, как Серёжа быстро начал к ней льнуть. Через сына действовать. Потом, правда, прокололась — при гостях взялась отчитывать конюха за то, что её любимая кобыла Ласточка стала прихрамывать. Все увидели, какое удовольствие ей доставляет отчитывать, сыпать угрозы, топать ногой, грозить кулаком провинившемуся. А ей, должно быть, казалось, что она в этот миг прекрасна.
Потом она затеяла катание в лёгкой двухместной коляске, запряжённой одной лошадью. Белокуров хотел было отказаться садиться с княгиней и Серёжей, но видя, как сын хочет этого катания, согласился.
— Сможете управиться? — спросила княгиня, предлагая ему вожжи.
— Должен смочь, когда-то умел, — прокряхтел главный бестиарий, усаживаясь поудобнее.
Умение водить упряжку быстро воскресло в нём, едва только поехали. Сердце билось от волнения и восторга.