— Бред какой-то! — воскликнул Белокуров. — Сбежали от матери и жены, от Москвы и Америки и катаемся на лошадке в княжестве Жаворонки. Ведь бред?
— Бред, — согласилась княгиня.
— Брред! О, папа! Брред! — закричал ликующий Серёжа, зажатый между мощным афедроном своего отца и изящным задом княгини Жаворонковой.
— Белокуров! Я уже безудержно люблю вас обоих! Можете вы хоть это понять, дубина стоеросовая?
— Бред, бред и бред! — возражал главный бестиарий. — Нам, барыня, этого ни к чему. Мы — простые люди, неграмотные. Нам про любовь не надоть.
— Проклятый! Усы он сбрил! А что доказал? Лишний раз проявил свой мужской норов и своё мальчишество. И думал, я отступлюсь?
— А мы убегём!
— Серёжу не отдам!
— Ещё как отдашь! Нет, ни в прогрессивную Америку, ни в отсталое Средневековье! Ему, быть может, суждено Россию спасти? В нём четыре души, как говорят некоторые гады-колдуны.
— За вами пойду. Хоть в Сибирь, хоть Россию спасать!
— Тпру-у, милая, тпррр-у-у!
Сделав кружок, Белокуров подъехал туда, где стояли Тетерин и отец-основатель, и остановил лошадку.
— Хорошая коляска! — похвалил он.
— Старинная. Наши жавороновские мастера привели её в родное состояние, — похвалилась княгиня. — Идеи жаворонства живут и побеждают. Слава великому отцу-основателю!
На лице Ревякина впервые мелькнула улыбка.
— Ну что? — спросила княгиня у бестиария. — Отправимся к сельскому священнику если не верхом, то в коляске?
— Путь-то не такой уж и близкий, — покачал головой Белокуров. — Только в авто!
— Белошкуров вы после этого, а не Белокуров! — был приговор владычицы замков, дворцов и конюшен.
— То-то моя жена не захотела носить мою фамилию, — болтанул главный бестиарий. — Не стала ни Белошкуровой, ни Белокурвой.
Серёжа из коляски вылезать наотрез отказывался, плакал и при этом почему-то кричал:
— Слава! Слава комару! Бидителю!
— Маленький, — сочувствовала ему княгиня. — Не любит он тебя, тащит! Не видать тебе с ним никаких удовольствий.
— Удовольствиями граждан разрушается достояние Отечества, — отчеканил главный бестиарий свою любимую римскую пословицу.
— Отечества, которого нет и которого трижды не будет, — сердито возразила княгиня.
— А вот тут неправда ваша, — сказал Белокуров вдруг так строго, что даже Серёжа перестал упираться и согласился покинуть лёгкий экипаж.
Потом они ещё долго гуляли по княжеству, ведя те же разговоры, которые под конец уже стали нестерпимо раздражать Бориса Игоревича. После прогулки Прокофьич уложил малыша на пару часиков поспать, а заодно и сам намеревался вздремнуть. Серёжа не капризничал и был покорен, его удовлетворяло, что им так вплотную занимаются — долго гуляют, показывают лошадок, катают. Казалось, он даже осознает, что его принимает у себя в гостях не просто тётя Катя, а княгиня, хоть и ненастоящая, новорусская. Перед расставаньем она всего его обцеловала, и у Белокурова тошнотный ком к горлу поднялся, когда он вспомнил, как заявил Элле, что хочет её всю оцеловать. Вот и оцеловал, котяра безусый, бывший усатый!
Затем княгиня повела гостей в подвалы дворца, где имелись сауна, спортзал с тренажёрами и небольшой бассейн с ледяной водой. Тут она с ними ненадолго попрощалась, сказав:
— Двух часов вам хватит? А я пока пойду побуду немного в одиночестве. После вас немного попарюсь и ополоснусь перед дорогой.
— Экстравагантная женщина! — сказал Тетерин, когда она ушла.
— Она хорошая, — со вздохом согласился отец-основатель.
— Даже слишком, — засмеялся Белокуров, отчего оба посмотрели на него вопросительно.
Парилка была крепкая, из неё выбегали и прыгали в ледяной бассейн, потом опять лезли в парилку. В холодильнике можно было обрести пиво, белое столовое вино, водку, креветок, мидий, раков, сёмгу и даже ропанов. Трижды попарившись и окунувшись, угостились кто чем понемножку и снова полезли в жар парилки. Уселись на верхней полке, дыша тяжко и счастливо, быстро покрываясь восковыми каплями пота.
— Эх, до чего ж хорошо! — выдохнул Белокуров.
— Кажется, ведь и положено перед Пасхой намываться, — произнёс Тетерин. — Чтобы чистым телом и чистой душой встречать.
— Тело-то мы успеем отчистить, — сказал отец-основатель.
— А что, брат двойник, сильно загрязнена душа? — спросил его главный бестиарий.
— А у вас? — сердито огрызнулся Ревякин.
— У меня-то? — хмыкнул Борис Игоревич. — Не душа нынче у меня, а бомж немытый, гнилой и смердящий.
— Красиво сказано! — рассмеялся Тетерин.
— Ваша чище? — спросил его Ревякин.