Соня посмотрела на Танечку и спросила:
— Танечка, сколько вам лет? Вы уже столько успели сделать, столько всего знаете? А выглядите очень молодо.
Танечка улыбнулась смущенно, поджав губки, картинно вздохнула и произнесла:
— К сожалению, молодо я только выгляжу, мне уже целых двадцать пять.
— А, понятно, жизненный опыт, — подтрунила над девушкой Соня.
— Да нет, — ответила Танечка уже серьезно, — просто вы же видели, моя бабушка работает в музее, она со своими учениками создавала его. Ее ученица сейчас директор музея, а бабуся осталась здесь смотрителем. Я тоже была юным краеведом, мне это было интересно. А в Словинском мы жили, папа там лесничим служил. Тот дом, в котором вы сейчас гостите, был нашим. Это дом лесника. По развалинам усадьбы я начала лазать, едва научилась ходить. Там еще кое-где стены оставались, а потом в колхозе начали строить коровник и доломали последнее, теперь только фундаменты остались. А вы действительно не Морозова?
Соня усмехнулась и ответила:
— К сожалению, нет, у Морозова нет правнучки, я познакомилась недавно с последним отпрыском этого семейства, с Эдуардом Семеновичем Морозовым. Я так полагаю, что он внук Федора Семеновича, а значит, и внук Наташи. У него детей нет, а значит, я никак не могу быть ни его дочкой, ни правнучкой последнего барина. Танечка, а ваша Аглая Иннокентьевна не рассказывала о Лизе, не описывала ее?
Танечка была крайне разочарована и даже расстроена, она грызла ноготь на указательном пальце, а взгляд ее был отсутствующим. Но все же она ответила:
— Я ее не спрашивала. Но я знаю, как выглядела Елизавета Морозова. Вот она. — Танечка не глядя протянула руку, указывая на миниатюрный портрет в овальной раме рядом с пейзажем, изображавшим усадьбу.
Соня подошла поближе, чтобы разглядеть изображение. С портрета на нее глядела совсем молоденькая девушка лет пятнадцати, светлые волосы мягкими длинными локонами рассыпались по белому кружевному платью. Ее головка была слегка наклонена, а губки приоткрыты в иронической улыбке. Она была, без сомнения, очень красива.
— А кто рисовал эти картины? — спросила Соня.
— А вы не узнаете? — оживилась Танечка. — Это же Москвитин.
— Какой Москвитин? — удивилась Соня.
— Тот самый Москвитин, друг Коровина и Поленова.
— А как он попал в Словинское?
— Ой, да это совсем просто. Художники во все времена были народом нищим и… как бы это помягче сказать, морально неустойчивым. За зиму в Питере или в Москве промотаются, а потом к какому-нибудь богачу на лето на «пленэр», а проще говоря, на содержание. Отдохнуть, водки попить, с бабами… ну и так далее. Нарисуют хозяину пару портретов, денег подзаработают и опять в столицы. Это же ни для кого не секрет, Серов жил у Мамонтова, помните «Девочку с персиками», это же дочка Мамонтова, а Москвитин ездил сюда, к Морозову. Он здесь лет пять был. Словинские пейзажи сейчас и в Третьяковке, и в Русском музее, и в Эрмитаже. Но нам пора, а то мужчины на обед придут, а у нас еще ничего не готово. Надо еще маму предупредить.
Они спустились вниз, где их опять встретила Любовь Васильевна. Она тепло попрощалась с Соней, а внучку попросила:
— Накопай мне еще калгана, когда на Черный лог пойдешь.
— Бабусь, да хватит тебе. Вон я уж сколько натаскала.
— Не спорь с бабушкой, я лучше знаю, что мне надо, а еще надери мне с берез чаги, поняла?
— Конечно, поняла. Пока, бабусь. Як тебе завтра забегу. Пока.
Последние слова она проговорила уже на улице. И закрыла за собой дверь.
— А зачем вашей бабушке все эти… лесные лекарства? — спросила Соня.
— Это ее новое увлечение. Бабуся решила, что она знахарка. Но сама она в травах ровным счетом ничего не смыслит и на поле или в лесу не отличит подорожник от ромашки. А я травы знаю. Вот она меня и эксплуатирует.
— Моя подруга Лера тоже хорошо разбирается в травах и собирает их. Она врач.
Танечка остановилась, удивленно посмотрела на Соню и сказала:
— Ой, я знаю, это она бабу Гашу спасла!
— Да, — согласилась Соня, — она врач-реаниматолог.
— Она очень хороший врач. Девчонки рассказывали, они с Женей привезли бабу Гашу, ваша Лера вбежала, командовать начала: это сюда, это туда. Наши врачи обалдели, они и слов-то таких сроду не слыхивали. Она белый халат схватила — и в палату. Короче, спасла бабку. Ее наши эскулапы давно списали, а теперь, говорят, поживет еще.
Соня испытала чувство гордости за подругу.