— Что-то хрипит сегодня. — Он лукаво подмигнул Василию.
Анна Петровна вспыхнула:
— Что ухмыляешься, срамник этакий! И стоило у печи двадцать пять лет ходить, чтобы какой-то сопливый мальчишка тебя обставил! Срам! И за что мне такое снижение? Вчера я женой лучшего мартеновца была, а сегодня я кто?
— Раскудахталась, — угрюмо проворчал Пермяков, принимаясь за еду, и вдруг неожиданно резко отодвинул тарелку. — Картошка недоварена.
— Неужто? А, понятно, жену виноватить надумал, — заподозрила подвох Анна Петровна, но все же попробовала картошку. — И впрямь сыровата. Господи, замучилась сегодня с газом.
— Газа, говоришь, мало. Супа сварить не можешь, а как же нам плавку варить? — решил отыграться Пермяков. — Это двести тонн стали, а не кастрюля с похлебкой.
Ольга лукаво взглянула на Шатилова, как бы говоря: «Вывернулся отец».
Анна Петровна притихла, взяла тарелку и направилась было на кухню, но у двери остановилась.
— А Смирнов что, на другом газе варил? — нашлась она. — В первом мартене, что ли? На том же! Ты мне очки не втирай! Ишь языком какой поспешный. А ты делом спеши.
Шатилов и Ольга прыснули, Пермяков покосился на них. Вынужденная улыбка пробежала от его глаз по лицу и спряталась в усы.
6
В кабинете Макарова собрались все сталевары и мастера, свободные от работы. Чечулин хмурил длинные колючие брови, и они шевелились, как иглы у рассерженного ежа. Лукаво поглядывая на него, Пермяков усиленно почесывал темя, где еще торчали задорными вихрами редкие седоватые волосы.
— Что же получается, старики? — начал Макаров. — Юноша двадцати лет оставляет всех позади. За него я рад, но за вас, простите за прямоту, стыдно. Потому и собрал. Будем учиться у Ивана Тимофеевича Смирнова. Ему и слово.
На таком собрании Смирнов выступал впервые. Он поднялся красный, словно только что от печи, долго молчал и совершенно не знал, куда девать руки, — то засунет в карманы, то вынет.
Заметив это, Макаров протянул ему папиросу. Смирнов папиросу взял, но не закурил.
— Дорогие учителя мои, — сипло от волнения выговорил он и откашлялся. — Мне нечего рассказывать вам, потому что все вы знаете сами, и гораздо лучше меня. Только знаете много хорошего порознь, а я взял лучшее у вас и соединил вместе. Отверстие закрываю по-шатиловски, завалку веду по-чечулински, плавлю по-серовски — в первом мартене подглядел, — шлаковый режим держу так, как учил меня Иван Петрович Пермяков. И если вы все это покажете друг другу, плавки пойдут куда быстрее.
Он сел и закурил измятую папиросу.
В комнате долго молчали. Макаров дымил с видом полнейшего равнодушия, глядя куда-то вдаль, поверх голов, — хотел, чтобы сталевары разговорились сами.
Шатилов смотрел на Смирнова и улыбался. Хорошая у него улыбка, без тени зависти. Она будто говорила: «Ну что, проучил нас? Но не беда, мы свое возьмем, мы еще покажем!» У Чечулина глаза серьезные, а уголки губ вздернуты в едва заметной ухмылке. Доволен: у него, оказывается, тоже можно кой-чему поучиться. Смирнов смущен общим вниманием, ему даже неловко, что обогнал таких почтенных людей.
Выступать никто не хотел.
— Слушайте, друзья, — сказал Макаров, откидываясь на спинку кресла и выражая этим свое нетерпение. — Я вас не на митинг позвал, где надо речи держать, а на беседу. Так давайте побеседуем. Мне-то ничего, а вот вам, кажется, и в глаза друг другу смотреть неловко.
— Разрешите мне, — попросил кто-то, и Макарову сначала показалось, что он ослышался.
— Конечно, — обрадовался Василий Николаевич.
Встал Чечулин.
— За себя лично хочу поблагодарить начальника и мастера. Первый раз обо мне по-настоящему позаботились, поддержали. И от всех нас тоже спасибо за такой урок. Прижал, Василий Николаевич, этим парнягой, прижал так, что деваться некуда. Он у нас учился, а мы друг у друга не учимся.
— Какие же выводы из этого? — улыбаясь, спросил Макаров.
— Подручных сталеваров учить, как Смирнов учился: не у одного, а у всех. Каждый будет лучшее передавать.
— И только?
— Нет. Завтра ставьте меня, Шатилова, Пермякова и еще кого-нибудь в одну смену на одну печь. Шатилов отверстие закроет, я завалку сделаю, Пермяков шлаком займется. Друг у друга поучимся, лучшее отберем и перекроем Смирнова. Наверняка перекроем!
Пять лучших сталеплавильщиков — Пермяков, Шатилов, Чечулин, Смирнов и Серых, которого по просьбе Макарова отпустил на несколько дней начальник первого мартена Кайгородов, приняли порожнюю печь и прильнули к заслонкам, осматривая подину. Чечулин махнул Рукой машинисту — и тот подал в печь первую мульду железного лома. Шатилов, не сбавляя газа, бросился к отверстию, закрыл его.