— Не может быть!.. — ужаснулся Дмитрюк и даже пригнулся, как от приступа боли.
— Сведения точные.
— Думаю, что Крайнев работает на нас, — сказал Макаров.
— Возможно. Вернемся в Донбасс — разберемся. Хотел бы этому верить. Тяжело ошибаться в людях.
Дмитрюк медленно, как бы проверяя каждое свое слово, проговорил:
— А я верил Сергею Петровичу, и сейчас большое сомнение меня берет — так ли это. Постреленок его небось по родителям скучает?
— По нескольку раз на день спрашивает. И о вас, Ананий Михайлович, не забывает. Все пристает: «Куда делся Дед Мороз, что мне в эшелоне молоко носил?»
— Скажите Вадимке, что завтра Дед Мороз придет и гостинца принесет.
— Где работаешь, Михалыч? — обратился Гаевой к Дмитрюку.
— На эвакопункте, — мрачно ответил Дмитрюк. — Директорша наша, Ротиха, там шефствует. Я у нее вроде первого подручного. Только пришел на завод проситься.
— Не ужился?
— Боже упаси! Она человек душевный. Скучаю по работенке своей.
— На коксовые печи контролером пойдешь?
— Не работал на них, Григорий Андреевич. Но подумаю. Все одно кладка кирпичная — что здесь, что там.
— Если надумаешь, заходи ко мне в партком. — И неожиданно Гаевой спросил: — Метр у тебя какой: деревянный или железный?
Дмитрюк машинально отстегнул пуговицу своего полушубка, потом спохватился, застегнул и, нахлобучив на глаза шапку, лукаво посмотрел на Гаевого.
— Ишь что вспомнили, — добродушно пробурчал он. — С тех пор деревянный…
Когда Дмитрюк ушел, Макаров вопросительно посмотрел на Гаевого.
— Не знаешь? — улыбнулся парторг. — До тебя это еще было. Сломался, у старика деревянный складной метр. Он приобрел новый, топкий, металлический, и на ремонте с непривычки ошибся: не заметил, как подвернулось одно звено. Отложил от оси печи раз налево, раз направо — и… не по метру, а по девяносто сантиметров. Выложили воздушное окно, а наутро обнаружили: одно окно больше, другое — меньше. Пришлось кладку ломать. Начальник цеха хотел тогда выгнать старика, но директор не позволил. Только с той поры как встретит — непременно спрашивает: «Дед, какой метр? Деревянный? Покажи». Дошло до того, что, завидев директора, Дмитрюк сам, без напоминания, вытащит метр и покажет.
Гаевой протянул руку.
— Так как насчет взаимного обучения? Подумаешь?
Удивительно обманчиво лицо Макарова. Всегда добродушное, мирное, немного меланхоличное, и не разберешь, что он думает, согласен он с тобой или не согласен. Первое время знакомства Гаевому он казался тугодумом, инертным человеком, которого ничем не проймешь. И даже сейчас он решил, что весь этот разговор прошел мимо Макарова.
— Обязательно. Мысль хорошая, — произнес Василий Николаевич таким тоном, будто уже давно составил свое мнение.
— Секретарем парторганизации Пермяков избран?
— К сожалению. Мастера теряю, а как партийный работник он… — Макаров покачал головой.
— Но его уважают.
— Это, конечно, необходимо, однако недостаточно.
— Не беда, поможем. Под личное наблюдение возьму. А пока примитесь с ним за взаимное обучение.
И вот Макаров собрал актив сталеваров. У его стола сидели Шатилов и Пермяков. На стуле у стены ерзал непоседливый Смирнов и не сводил с начальника горящих глаз. У другой стены, насупившись, стоял сухопарый, сутулый, с постной физиономией Кузьма Чечулин. Две глубокие морщины, прорезая его лоб, спускались на виски. Длинный крючковатый нос чуть ли не касался губы и резко выделялся на маленьком лице.
Макаров посоветовал сталеварам провести несколько плавок вместе и поучить друг друга лучшим методам работы.
— Я этих богов ничему учить не собираюсь. Ничему, — неожиданно гневно выпалил Чечулин. — И так отстал от них. Заперли на дохлую печь, сиди сиднем. Поработаем вместе — они еще дальше уйдут, а меня вовсе засмеют. А с Пермяковым я на одну скамью не сяду, не то что на одной печи работать. — И, ни на кого не глядя, Чечулин вышел из кабинета, втайне радуясь тому, что решился на такую несвойственную его замкнутому характеру откровенность.
— За что он злится на вас, Иван Петрович? — спросил Макаров.
Пермяков засмеялся.
— Да он на всех злится. А на меня особо… Смолоду не ладим. За моей женкой ухаживал, когда она еще мне женкой не была, да я помешал. Потом дважды женился, и оба раза неудачно. Может, оттого и характер испортился. Надо, Василий Николаевич, прямо сказать: то, что вы хотите, не так просто.