Возможно, — ответил Уилл. — Но на самом деле папа ее не очень–то интересовал.
Что она сделала?
Стащила ключ.
Я хочу сказать, что она делала в жизни?
Работала в одной лондонской галерее. По крайней мере, это было то, чем она прикрывалась.
Прикрывалась? Она была мошенницей?
Конечно, нет. — Уилл чуть улыбнулся. — Нев том смысле, как ты думаешь.
Тогда — в каком смысле ?
Она была ведьмой, — сказал Уилл.
Гэйнор решила, что Уилл улыбнулся, но его сузившиеся глаза и морщинка на лбу между бровей были лишь реакцией на солнечный свет. Что–то странное появилось в его лице.
После паузы, затянувшейся надолго, Гэйнор сказала:
Лекарственные травы, знаки зодиака, танцы — танцы голышом под лунным светом на холмах в летнюю ночь? Что–нибудь в этом роде?..
Господи, нет, — ответил Уилл. — Элайсон были настоящей ведьмой.
—Сатанисткой?
Уилл покачал головой:
—Сатана — это просто привычная этикетка. Представь себе, если бы Иисус вернулся на Землю
Спустя несколько столетий и увидел, что творится его именем — крестовые походы, инквизиция, сожжение на кострах еретиков, — он, вероятно, отменил бы все религии. Атеист прежде был Христом. Он, должно быть, даже решил бы, что лучше или, по крайней мере, легче было бы уничтожить человечество, чем тратить время в попытках исправить его. Вы имеете тех богов, которых заслужили.
Ты уходишь от темы, — заметила Гэйнор, понимая, что разговор пошел совершенно в другом направлении, хотя ей и не было ясно, в каком именно. Ей показалось, что взгляд на мир Уилла как–то связан с его живописью или — наоборот, но это ничего не проясняло. — Какого рода ведьмой была Элайсон?
У нее был Дар, — объяснил Уилл (Гэйнор явственно услышала заглавную букву). — Способность совершать нечто… лежащее за пределами человеческого понимания. — Он, казалось, не заметил сомнения во взгляде Гэйнор. — Когда создавалась Вселенная, что–то чужое проникло в нее извне. Они назвали это Лоудстоун. Наш друг выдвинул теорию, что это могло быть вообще каким–то другим космосом, сгустком сконцентрированной материи, но… как бы то ни было, оно искажало все, что ртаходилось вокруг. Включая людей. Особенно людей. Оно влияло на их генетику, создавая причудливые гены, которые продолжали передаваться по наследству даже тогда, когда сам Лоудстоун был разрушен. Своего рода гены колдовства. — Он неожиданно светло и открыто улыбнулся. — Не печалься. Ты не обязана мне верить. Я просто подумал, что тебе следует об этом знать. На тот случай, если произойдет нечто, чего не должно было бы быть.
А ты думаешь, что это нечто должно произойти? — спросила будто загипнотизированная его словами Гэйнор.
Может быть. Я должен был бы вызвать демона, если бы мог это сделать, чтобы он остановил эту идиотскую свадьбу.
Идиотскую? — Ее ошеломило это слово.
А ты можешь придумать лучшее определение? То, что Ферн выходит замуж за человека, которого не любит, может быть просто символом отказа. Это и кажется мне идиотским.
От чего же она хочет отказаться?
От Дара, — сказал он, — вот в чем проблема. Ты еще не поняла? Ведь Ферн — тоже ведьма.
Гэйнор снова резко остановилась, уставившись па Уилла с внезапным ощущением нереальности происходящего. Они уже далеко ушли, и она слышала, как пусто вокруг, как ветер взъерошил траву, как пищит одинокая птичка. Ощущение безмерного одиночества вызвало в ней страх, который перерос в злость.
—Если ты так пытаешься развлечь меня…
И тогда все вернулось в реальность. Откуда–то выбежала собака, она прыгала вокруг них и остановилась как раз перед Гэйнор. Из открытой пасти, полной острых зубов, свисал язык. Уилл опустился па колени, погладил собаку, но взгляд ее опалово–желтых глаз был устремлен на Гэйнор. На холм быстро поднимался человек. Казалось, он появился из ниоткуда. Но все это было свидетельством естественности происходящего, по крайне мере, Гэйнор хотелось так думать. По пустоши гулял человек со своей собакой. Собака была вполне дружелюбной, человек в одежде бродяги был, безусловно, человеком.
Они, несомненно, были знакомы Уиллу.
—Рэггинбоун, — представил Уилл. — А это — Гэйнор Мобберли, близкая подруга Ферн.
Человек крепко пожал руку Гэйнор, а его глаза внимательно разглядывали ее лицо. «Он — очень старый», — подумала сначала Гэйнор, но затем решила, что не старый, а «в возрасте». Он напомнил ей дубовый шкаф, который ее мать получила в наследство от родственников, дерево, изъеденное временем, все еще было прочным, плотным, хотя будто обугленным. Лицо человека, казалось, было сделано из такого же дуба, давным–давно, его прорезали тысячи морщин, которые смягчались, когда он улыбался. Его спутанные волосы выцвели до того, что стали похожи на тусклую солому, но брови были темными и строгими, резко изгибались над яркими–яркими, будто светящимися, глубокими глазами. Гэйнор заинтересовало его имя (это прозвище? или псевдоним?), но она была слишком хорошо воспитана, чтобы расспрашивать.