—Он покинул замок, — сказал Муунспиттл, — и пришел в дом на пустоши.
— Зачем?
—Замок стали переделывать. Центральное отопление, ванны, слишком много гостей.
Мэбб передернула плечиками.
Ненавижу ванны, — неуверенно сказала она. — Для гоблинов осталось так мало удобных мест. Повсюду машины, которые жужжат, рычат и гудят. Ни одного укромного уголка, ни одной трещины или расщелины. Если все так будет продолжаться, придется уходить в леса. Да, теперь я вспомнила Брэйдачина. Даже очень хорошо. Он был упрямым, неблагонадежным — предал свой народ. Я однажды изгнала его, но это было очень давно. Я уже и забыла об этом…
Где это произошло и почему? — спросил Муунспиттл.
Где–то. Почему? У него было кое–что — кое–что, которое мне хотелось иметь, — и он мне этого не отдал. Я — его королева, а он мне отказал! Мне! Я должна была заплатить одной ведьме за крылья Феникса — крылья, которые подняли бы меня до облаков, — и всего–то нужна была чепуха, кусок ржавого металла, клинок гиганта. Но он мне его не дал, и я прогнала его прочь. Он говорил, что это священная вещь. А я сказала, что для него священна лишь его королева. Но он спрятал его от меня, и я не получила те прекрасные крылья. Только сейчас я все вспомнила. Никогда его не прощу.
А что это был за священный предмет?
Сказала же. Клинок. Не хочу больше об этом беседовать.
Муунспиттл поднял руку, произнес слова на исчезновение Духа. Запах от Мэбб ушел не так быстро.
Она нелепа, — сказал он Рэггинбоуну, — безобразный маленький эльф, такой же тщеславный, как куртизанка, и такой же буйный, как бродячий кот.
Гоблины никогда не отличались высокой моралью, — сказал Рэггинбоун. — Должен заметить, что от нее была польза. Мне нужно быть уверенным в Брэйдачине.
Что ты думаешь об артефакте, который он отказался ей отдать?
Я считаю, что это был наконечник копья. Вспоминаю, как Уилл мне рассказывал, что Брэйдачин, прибыв в дом, притащил с собой нечто подобное.
Муунспиттл начал жаловаться, что Рэггинбоун пользуется его силой и гостеприимством, а сам ничего не рассказывает. Но его нытье не имело успеха.
Твоей силой и твоим — чем? — переспросил Рэггинбоун.
Гостеприимством, — повторил Муунспиттл. — Я же пустил тебя внутрь? Так ведь?
У тебя не было выбора. — Рэггинбоун внимательно посмотрел на Муунспиттла. — Давай–ка продолжай. Мы еще не закончили, а ты тратишь время попусту.
Время для того и существует, чтобы его тратить, — проворчал Муунспиттл. — Что еще с ним делать? Ты проживаешь свою жизнь, крутясь как белка в колесе. Бегаешь, бегаешь, бегаешь. Движешься в никуда.
Возможно, — ответил Рэггинбоун. — Поправь круг. Мне нужно вызвать кое–кого, находящегося рядом с Деревом.
Нельзя! Видел, что случилось с Бетесни. Она…
—Я должен попытаться, — настаивал Рэггинбоун. — Сосредоточься.
Но Муунспиттл нервничал, способность сосредоточиться, как и его сила, были ограниченны. В круге возникали и исчезали очертания листьев, живые проблески неизвестно откуда возникшего света мелькали и пропадали, бились крылья теней и исчезали. Впервые до них донесся шум ночного города, его приглушали звуки заклинаний, шум этот был, как далекая музыка, в нем смешались звуки дорожного движения и рычание моторов, человеческая болтовня, звяканье стаканов с выпивкой, ссоры, заключение сделок, стоны любви, отзвуки живой жизни, множество скрытых людских тайн, время прошедшее, но не потраченное впустую, минуты и секунды — те, которые с жадностью были проглочены, или те, которые кто–то смаковал. «Изумительные звуки, — думал Рэггинбоун. — Симфония жизни».
—Ничего не получается, — прошептал Муунспиттл, хотя не было нужды в том, чтобы шептать. — Ничего не могу… Должно быть, существует какая–то помеха — может быть, своего рода запрещение. А еще может быть так, что оттуда и некого вызывать. — Над бровями у него выступили капельки пота. Он казался испуганными, слегка ослабевшим.
Внутри круга без всякого предупреждения возникла какая–то фигура. Не то чтобы он постепенно материализовался, нет, он просто там был. Фигура была гораздо более плотная, чем его предшественники, это был реальный мужчина, и казалось странным, что круг удерживал его, уж слишком эфемерным был этот барьер, чтобы его удержать.
Он выглядел одновременно и как человек, и как чудовище. Невысокий, но непропорционально широкий и тяжелый в плечах. Его обнаженные руки и торс показывали силу мускулов, оплетенных венами. На него падала тень, и не было видно, то ли он в штанах из звериных шкур, то ли так волосаты его ноги. Голову его венчала косматая грива. Над выступающим лбом вились рога, наподобие рогов барана, сзади волочилось что–то, что могло быть хвостом. Его безобразие граничило с красотой, эта грубая, звериная красота казалась еще более зловещей благодаря очевидному интеллекту. В этом лице виделся разум, быстрый и аморальный, хотя о чем это чудовище думало, догадаться было трудно. Все, вызванные в этот круг, являлись в потоке света, этот же стоял во мраке, в красном душном мраке, который прилип к нему, как запах. В щелях подо лбом Наблюдатель увидел рубиновое сверкание глаз, одновременно и диких, и что–то вычисляющих.
—Так–так, — сказало чудовище, — хорошо, если это не паук, не длинноногий паук, бормочущий заклинания, чтобы заманить мушку в свою паутину. А если ты — паук, то будь осторожней. Я слишком велик, чтобы быть мухой, и могу перегрызть нитки, которые сдерживают меня.
— Что ты здесь делаешь? — требовательно спросил Муунспиттл. — Тебя сюда не звали. — Он сильно нервничал.
Я пришел незваным только для того, чтобы получить удовольствие от вашей компании. Дверь была открыта, путь свободен. Спросите меня о чем угодно. — Слова его носили оттенок плохой шутки, он явно издевался.
Убирайся, полукровка! — рявкнул, трясясь, Муунспиттл. — Отправляйся туда, откуда пришел. Varde.
Ты не можешь меня отослать, недоумок. Я для тебя слишком силен. Кто это нашептывает тебе свои приказы на ухо?
Рэггинбоун, который решил перехватить инициативу, испугался. Духи, приходившие в круг, обычно мало что видели за его периметром и должны были слышать лишь голос вызвавшего их.
— Ты пришел только для того, чтобы перекинуться словечком со стариком? — с вызовом спросил Рэггинбоун непрошеного визитера. — Очень мило с твоей стороны, у нас так мало развлечений. Как поживает твоя мать?
Безобразное лицо искривилось до полного уродства.
Как всегда.
В самом деле? Я слышал, что она умерла, но, очевидно, это был ложный слух. Говорили, что она съела сама себя в своей ненасытной прожорливости, отравилась своею собственной желчью. Нельзя верить тому, что болтают. Она все так же радуется тебе, своему самому любимому ребенку?
Как всегда. — Это уже было даже не рычание.
Ах, прекрасно, кровь погуще, чем водица, верно? Даже если разведена порочной сукровицей бессмертного. У тебя красота твоей матери, очарование твоего брата. А что тебе завещал отец?
Чудовище в кругу было вне себя от ярости.
Не желаю этого слушать!
Так уходи!
И тут же круг оказался пуст. Муунспиттл откинулся, сжавшись, на спинку кресла, его лицо было мертвенно–бледным от усталости.
Вот теперь достаточно, — проговорил он. — Более чем достаточно. Этот мог быть очень опасным. Он вел себя… слишком вольно…
Он был дурно воспитан. — Рэггинбоун недобро усмехнулся.
Не понимаю, как он сюда пришел.
Я кое–что понимаю. Ясно, мать его жива. Допускаю, что усталость от жизни иссушила даже ее и она наконец пройдет Врата, но я был слишком оптимистичен. Где–то… где–то… она должна прятаться — выжидать, вынашивать свой собственный план. Я знал, что она учила Элаймонд и доучила ее до известного конца, — но это было очень давно. Занятно…
Позволь мне закончить заклинание, — умолял Муунспиттл, которому были неинтересны все эти рассуждения.
Не теперь. Нужно задать еще один вопрос.
Кому? — мрачно спросил Муунспиттл.
Помести в круг жабу с короной.
Нет! — Отказ придал его лицу некоторый цвет. — Ни в коем случае — риск слишком велик. Я не буду этого делать!
Страх затмил твой рассудок. Жаба — всего лишь мелкое божество, у нее нет большой силы, она — забытый миф. Только мизерная горстка существ поклоняется ей.