Он не лукавил – правду говорят, что с бедой надо переспать. Прошедшая ночь примирила Линьсюаня с обрывом наметившейся дружбы, а перспектива поводить за нос главу Мэя и вовсе наполнила воодушевлением. Во время чтения этот персонаж сразу вызвал неприязнь, а иногда и вовсе бесил своим повышенным даже по местным меркам снобизмом и неразборчивостью в средствах. К тому же было обидно за Чжаньцюна, которого эта парочка, глава Мэй и мастер Хэн, в конце концов действительно ухайдохали. Вот и восстановим историческую справедливость, а заодно подержим руку на пульсе. Если Мэй Цзыдяню отказать, он может начать искать другие пути ослабить Линшань и убрать главу Ши, и кто знает, до чего додумается. А так – пусть согласовывает свои действия с союзником, тогда можно будет придумать, как им противостоять. А спустя пару-тройку лет выступит И Гусунь со своими правами на трон, и с главой Мэем так или иначе будет покончено.
– Так значит, ты решил, – констатировал Чжаньцюн.
– Дело за твоим согласием.
– Скажи мне честно – если я откажу, ты всё равно попытаешься?
Линьсюань моргнул. Переступая порог, он искренне думал, что поступит так, как скажет глава Ши. Отказ Чжаньцюна существенно осложнил бы задачу, да и проворачивать что-то за спиной у главы и друга как-то… Но в этот момент, заглянув в глаза Чжаньцюна, Линьсюань понял, что тот прав. Когда Андрей читал книгу, глава ордена Линшань был просто симпатичным ему героем, и описание его смерти вызвало досаду. Но теперь, когда они прожили бок о бок несколько месяцев – терять его стало действительно страшно.
И раз уж судьба вложила ему в руки способ этому помешать, он им воспользуется. Риск? Он будет рисковать на каждой ночной охоте. Забавно, он всю жизнь был мирным гражданским и никогда не подозревал в себе такого авантюризма, но перспектива биться с нечистью и участвовать в политических играх не вызывала никаких опасений. Не то передалась часть авантюризма от прежней души вместе с осколками памяти, не то…
А, впрочем, какая разница.
– Так ты разрешаешь? – помолчав, спросил Линьсюань.
– Да, – судя по тому, как поджались губы Чжаньцюна, ему это решение было не по душе. – Но ты будешь все свои действия согласовывать со мной. Никакой самодеятельности!
– Хорошо, – с готовностью согласился Линьсюань. – Обещаю.
Чжаньцюн посмотрел на него с подозрением, но кивнул.
– Тогда дождёмся их ответа. Где и когда вы договорились встретиться?
– В заведении Матушки Гу, после того как над лавкой господина Се за Ивовым мостом повесят фонарь в виде кролика.
– Что ж, я отправлю своих людей проследить за этой лавкой и её хозяином.
– Он может ничего не знать, – сказал Линьсюань. – Просто ему предложат заплатить за вывешенный фонарь – кто откажется?
– Возможно, – сдержанно согласился Чжаньцюн. – Скажешь мне, когда соберёшься на встречу с этим… посланцем.
Линьсюань кивнул.
*Маогуй - призванный злым колдуном дух кошки, который вселяется в жертву и пожирает её изнутри.
* * *
Орден Линшань тонул в море хризантем. Они были везде – на клумбах рядом с домиками, на склонах горы и полянах под ними, в стоячих вазах во дворах и подвесных на карнизах: розовые, оранжевые, жёлтые, белые, лиловые. Почти на каждой поверхности в доме Линьсюаня поселилось по букету. Не зря праздник Двойной Девятки – девятого дня девятого лунного месяца – зовётся также праздником Хризантем.
Линьсюань, проходя мимо, машинально трогал прохладные лепестки. Цветы он не то чтобы не любил, но от такого количества пестрело в глазах. Вот Санька – та была бы в восторге. А может быть и нет. Когда-то она мечтала стать флористом, и, хотя в конце концов выучилась на бухгалтера, старая страсть не проржавела. Возможно, она тоже сочла бы такое украшательство чрезмерным.
В девятый день весь орден с утра собрался в храме Глубочайшего почтения – большом зале, где хранились поминальные таблички всех предшествующих мастеров Линшаня. Пусть день Двойной Девятки – не Цинмин, день поминовения усопших, но и сегодня почтительные потомки навещают могилы своих предков, приводят их в порядок и приносят жертвы. В ордене предков заменяли предшествующие поколения мастеров. Далеко не у всех из них были могилы, ведь многие просто уходили в горы, и, как свято верили оставшиеся, находили там бессмертие. Но таблички ставили всем заклинателям, как бы они ни покинули орден, ведь и бессмертному будет приятно, если ученики и ученики учеников не забывают его, возжигают благовония и возносят молитвы.
Взрослые заклинатели и те из внутренних учеников, кому хватило места, преклонили колени перед алтарём внутри зала, все остальные выстроились рядами во дворе до самых ворот. Линьсюань оказался в первом ряду, рядом с главой Ши – место почётнее, если не считать самого главы, было только у Шэ Ванъюэ. Прямо перед ними возвышался многоярусный резной алтарь, освещённый колеблющимися огоньками множества свечей. Между свечами выстроились таблички из полированного дерева, украшенного орнаментом и позолотой. Множество имён, большая часть которых ничего не говорила не только чужаку Линьсюаню, но и его собратьям по ордену. Конечно, все они изучали историю Линшаня. Но выдающихся людей, деяния которых запечатлеваются в памяти потомков, всегда меньшинство, а от большинства, как сказано в старом советском фильме, остаётся лишь тире между двумя датами.
Линьсюань отыскал глазами табличку учителя Юня, что в таком обилии далось с некоторым трудом. Под коленями, смягчая твёрдость пола, лежала плоская подушка, и он с сочувствием подумал об учениках во дворе, которым подушек не досталось. Конечно, всех их учили переносить боль и неудобство, но всё-таки… Настроиться на возвышенный лад никак не получалось, хотя лица всех остальных были преисполнены торжественности и одухотворённости. Хорошо им, верящим в горние силы, а для Линьсюаня всё происходящее – не встреча с почитаемыми предшественниками, а длинная и слегка нелепая, хоть и красивая церемония. Особенно нелепость ощущалась, когда приходила пора кланяться, почти утыкаясь лбами в пол и, соответственно, задирая кверху зады. Линьсюань старался не думать, как он сам и стоящие рядом с ним выглядят для последних рядов.
В воздухе плыл назойливый благовонный дым, перед табличками в ряд стояли чаши с приношениями и подставки с курительными палочками. В чаше большего размера горела бумага и комки золотой и серебряной фольги, изображавшей драгоценные слитки. Ши Чжаньцюн опять поклонился, вытянув вперёд руки, и все остальные согнулись синхронно с ним. Со времени завтрака прошло уже довольно много времени, и вид румяных фруктов и прочей еды, выставленной на алтаре, дразнил разгулявшийся аппетит.
Наконец Чжаньцюн поднялся, и Линьсюань подавил вздох облегчения. Молодёжь расступилась, пропуская учителей, и он отыскал взглядом Бай Цяо. Ученики Линьсюаня располагались сразу за учениками самого главы, и Линьсюань, приостановившись рядом, тихо сказал:
– Идите с остальными без меня, я потом догоню.
Бай Цяо молча поклонился, показывая, что услышал. За поклонением предкам или наставникам следовала вторая часть праздника – подъём в горы. Линшань, правда, уже располагался на горе, так что члены ордена просто переходили по склону повыше, на удобную площадку, откуда открывался один из самых красивых видов, и там устраивали пикник. С вином, сладкими пирогами и пирожными, весёлыми играми и состязаниями. В достаточно бедной на впечатления здешней жизни праздников ждали с нетерпением и энтузиазмом.
Вот только Линьсюань не был уверен, что ему найдётся место во всеобщем веселье. Честно говоря, он бы с большим удовольствием ушёл в город, да хотя бы в тот же дом Матушки Гу. Тамошние девушки в последнее время, кажется, действительно были рады его видеть, и их веселье разительно отличалось от натянутых улыбок и любезностей, которыми от него отделывались собратья по ордену. Линьсюань был не из тех, кто жить не может без постоянной шумной компании, но одиночество и скрытая враждебность окружающих начинали угнетать.