Все взялись за бокалы, и Линьсюань, конечно, не стал исключением. Серебряные чарки, стоявшие на трёх тонких ножках, были выполнены в виде, похоже, каких-то цветов, столь вычурных, что заклинатель даже засомневался, с какой стороны из них надо пить: с той, где отогнутый лепесток, или с той, где зубчатый край. Поэтому он покосился на Чжаньцюна, готовясь последовать его примеру. Оказалось, с той, где лепесток.
– Вы слишком любезны, градоначальник Жун, – Е Цзиньчэн в свою очередь поднялся со своего места. – Я – человек военный и буду краток. Я слышал, что с древних времён народ процветает там, где ценят способных и преданных. Я также слышал, что глава Ши добродетелен и справедлив. И потому, хотя я лишён способностей и заслуг, я осмелился попроситься во владения ордена Линшань, чтобы прожить остаток дней в процветающих краях. Я поднимаю эту чашу за вас, глава Ши, и за вас, градоначальник Жун.
Разумеется, Чжаньцюн не мог не поднять ответный тост, потом слово вновь взял градоначальник Жун… Линьсюань жевал кусочки соевого творога в сиропе, когда того требовала ситуация, прикладывался к чарке, то и дело наполняемой расторопными слугами, и лениво размышлял, сколько ещё продлиться это заседание клуба взаимного восхваления имени Петуха и Кукушки. Время от времени к основной троице присоединялся кто-нибудь из гостей, но главную партию вели градоначальник и Чжаньцюн, так что Линьсюань даже стал поглядывать на них с чем-то похожим на уважение. Он бы так не смог. Е Цзиньчэн по мере сил подпевал, хотя видно было, что словесный поток его уже несколько утомил. Действительно, военный человек, что с него взять.
Похоже, Чжаньцюн это понял – всё же чувства такта у шисюна было не отнять.
– Мы все собрались сюда для радости, – сказал он. – А что может подарить радость большую, чем музыка? Я слышал, что ваш младший сын, господин Жун, делает успехи в игре на цине. Если вы не возражаете, мы могли бы послушать.
– О, – градоначальник потупился, как девица. – Мой сын глуп и бесталанен. Я не осмелюсь позволить ему позорить нашу семью при знатоках. Среди господ бессмертных есть истинные мастера, как же мы дерзнём с ними ровняться?
– Уверен, что вы слишком строги к вашему сыну, – улыбнулся Чжаньцюн. – Порадуйте нас.
Судя по тому, как градоначальник заулыбался, ему и самому не терпелось продемонстрировать успехи своего чада, и ломался он только для фасону. Что поделаешь, по законам местной вежливости не посамоуничижаешься – прослывёшь гордецом и грубияном. Самого юношу, что характерно, никто не спросил, хочет ли он выступать, однако молодой человек недовольным тоже не выглядел. На середину зала вынесли столик с гуцинем – длинным инструментом с семью струнами – музыкант сел за него, расправляя широкие рукава. Линьсюань допил то, что было в чарке и потянулся за фаршированным лотосовым корнем.
Игра на столь почитаемом благородными людьми цине оставляла у него странное впечатление: в эти моменты он как никогда остро ощущал свою двойственность. То, что оставалось в нём от обитателя этого мира, отмечало совершенство аккордов, медитативность исполнения или, напротив, фиксировало ошибки и небрежности. То, что было от пришельца, дивилось бедности звучания, к тому же почти лишённого привычной европейскому слуху плавной мелодии. И, поскольку второго в нём было заметно больше, никакого наслаждения от исполнения Линьсюань не испытывал. Во время длинной пьесы ему было откровенно скучно. Но остальные слушали внимательно, и демонстрировать, насколько ему не терпится отвлечься на что-то другое, было неловко. Время от времени он поглядывал на Сун Жулань, пытаясь понять, как к происходящему относится она. Но женщина всё так же тихо сидела позади супруга, и по её лицу ничего нельзя было прочесть.
– Прекрасно сыграно, – вынес вердикт Чжаньцюн, когда музыка смолкла. Гости поддержали его согласными возгласами, слегка покрасневший молодой господин Жун встал и поклонился.
– Что скажешь, шиди? – вдруг обратился Чжаньцюн к Линьсюаню.
– Согласен, сыграно хорошо.
– Ну, раз уж такой признанный мастер, как господин бессмертный Хэн, так говорит… – поклонился довольный градоначальник. И его сын тут же последовал его примеру:
– Благодарю мастера Хэна. Осмелюсь просить его о наставлении.
– Всё, что вам нужно, молодой господин Жун, это продолжать упражняться. Вам пока плохо даются пара аккордов, но уверен, что это преодолимо.
– Совет мастера Хэна бесценен.
– Если этому ничтожному будет позволено, – встрял градоначальник, – быть может, господин бессмертный мастер покажет моему бесталанному сыну, как надо играть? И мы все могли бы насладиться исполнением мастера Хэна.
– Не хочешь сыграть, шиди? – спросил Чжаньцюн.
– Нет, – Линьсюань поднял руку. – Этому Хэну очень лестно, что его скромные способности оценивают так высоко, но я очень давно не садился за цинь. Боюсь, сейчас я способен лишь показать пример, как не надо играть.
Не возникает никакого желания играть музыку, если ты не понимаешь её и не получаешь от неё удовольствия. Правда, у циня здесь было и практическое значение, с его помощью исполнялись некоторые заклинательские техники. Но ничего такого, чему нельзя было бы найти замену.
Градоначальник попытался настаивать, видимо, приняв отказ за обычное ломание, но Линьсюань был твёрд. Чжаньцюн понял это первым и попытался перевести разговор на другую тему. И тут вмешался Е Цзиньчэн:
– Я слышал о мастере Хэне, прежде чем приехал сюда. Позвольте спросить – кто были ваши родители? Никто не может похвастаться тем, что знает семью Хэн.
– Увы, господин Е, моя семья ничем не знаменита. Нет ничего удивительного, что о ней никто не слышал.
– А вот я удивлён. Странно, что ничем не знаменитые предки породили столь примечательного потомка. Недаром говорится – от драконов рождаются драконы, от фениксов фениксы, а сын мыши роет норы.
Вот они – те слова, после которых прошлый Хэн Линьсюань, весьма болезненно относившийся к любому умалению своей значимости, в том числе и намёкам на своё некондиционное происхождение, проникся к Е Цзиньчэну искренней ненавистью. Нынешний Линьсюань только улыбнулся. Он не станет состязаться с господином Е в оскорблениях. Сун Жулань быстро подняла свои сияющие глаза, и Линьсюань подавил желание улыбнуться и ей тоже.
– Выпьем за предков и наших предшественников, – Чжаньцюн быстро взялся за чарку. – За то, чтобы мы, их недостойные потомки, ничем их не посрамили!
Отказаться от такого тоста не мог никто. Интересно, задумывался ли Е Цзиньчэн, отпуская свою шпильку, что о семье Ши Чжаньцюна, к покровительству которого он прибегает, тоже совершенно ничего не известно?
Больше к Линьсюаню не приставали. Слегка опьянев от вина, он благодушно следил за беседой, постоянно ловя себя на том, что любуется госпожой Е. Ну что поделаешь, если на красивую женщину всегда приятно смотреть. Иногда она обменивалась репликами со своей соседкой, однажды они наклонились близко друг к другу и зашептались, после чего Сун Жулань снова пристально посмотрела прямо на Линьсюаня. Тот смущённо фыркнул и отвёл глаза.
Пир закончился хорошо за полночь – судя по прогоревшим свечам. Линьсюань помнил, как его поначалу раздражало отсутствие способов измерения времени точнее свечей с делениями или клепсидр, но теперь он привык, как и к многому другому. Теперь он представлял, с какой скоростью горят свечи разной толщины, и мог определить примерный час по положению солнца или луны на небе. Наконец последняя чарка была выпита, и гости начали вставать из-за столов. Некоторых горожан откровенно шатало, и слуги поддерживали их, заклинатели владели собой лучше. Е Цзиньчэн, кстати, тоже держался неплохо, только глаза начали блестеть сильнее.
– Глава Ши! – окликнул он уже направлявшегося к выходу Чжаньцюна, и тот остановился, а вместе с ним остановился и следовавший за ним Линьсюань. – У этого Е есть одна просьба.
– Если это будет в моих силах, с удовольствием исполню.
– Говорят, великая целительница вашего ордена Шэ Ванъюэ ещё не ушла на покой…
– Это так. Вам могут понадобиться её услуги?