«Наверное, неплохо было бы жить на том берегу, — размышлял Пин. — Только вот интересно, что лучше: жить в красивом доме и смотреть в окно на уродство или наоборот — жить в некрасивом доме, а в окно видеть красивый?»
Что и говорить, думал Пин, спускаясь к реке и осторожно погружая ноги в вязкую черную жижу, жить на этом берегу нелегко, здесь много грязи и шума, но, несмотря на все недостатки, южане все-таки по-своему честнее северян. На южанина смотришь — и сразу понимаешь, кто он есть. Он не таит правду под изысканной одеждой или изысканными словами.
Вот-вот должен был начаться прилив. Пин поспешно подобрался к самому краю воды. В прибрежном иле частенько попадались всякие безделки, оброненные моряками, но сегодня Пину было не до поисков: он торопился. Он извлек из кармана небольшую склянку с двумя ручками и откупорил ее. Крепко сжав одну ручку большим и указательным пальцами, мальчик слегка погрузил ее в воду, так что горлышко едва скрылось под поверхностью, и провел ею навстречу течению, пока стеклянный пузырек не наполнился темной влагой. Затем он тщательно закупорил его плотной пробкой и взбежал вверх по ступеням набережной.
Река Фодус была широко известна своей невыносимой вонью, но так уж устроены люди: они привыкают почти ко всему, с чем сталкиваются каждый день. Не часто выпадали такие дни, когда вонь бывала настолько отвратительна, чтобы жители Урбс-Умиды позволяли себе недовольные высказывания на этот счет. Существовала даже теория, будто за много поколений у коренных урбсумидцев выработался к запаху своеобразный иммунитет. Вероятно, подобным же образом можно было бы объяснить и их чудесную способность есть испорченную пищу без всяких печальных последствий. Ведь человек, который не чувствует запаха, не ощущает и вкуса. Правда, в случае Пина все было иначе. У него был очень острый нюх, который позволял ему отчетливо воспринимать малейшие изменения в самых тонких оттенках речного зловония.
Пока Пин добирался до церковного погоста, повалил снег. Низко опустив голову, мальчик прошел сквозь узкую калитку, едва не столкнувшись с юной девушкой, которая, наоборот, возвращалась с кладбища. В испуге она, будто бы защищаясь, вскинула бледные руки. Протискиваясь мимо нее, Пин уловил едва различимый аромат — неожиданно сладкий; ему стало неловко, и он пробормотал какие-то извинения, а затем двинулся дальше своей дорогой.
Кладбище Святой Милдред было очень древнее, — должно быть, здесь хоронили покойников с самых первых дней основания города. Его чрево, словно бездонный колодец, поглотило куда больше людей, чем можно было бы вообразить по количеству сохранившихся надгробий. Впрочем, это только кажется невероятным: на самом же деле ничего удивительного тут нет, поскольку почва на кладбище была на редкость сырой и кислой. А эти два свойства, особенно в сочетании друг с другом, существенно ускоряют процесс разложения. Поскольку кладбище располагалось на холме, то все трупные яды, впитываясь в землю, стекали по склону и попадали в конце концов в Фодус. И это был только один из многочисленных ингредиентов ядовитого речного супа. Известны были случаи, когда за несколько месяцев от тела покойника оставался только скелет, — об этом феномене частенько можно было услышать от сведущих людей в таверне «Ловкий пальчик».
Впрочем, пробираясь меж неровными рядами надгробий, Пин размышлял вовсе не о гниющих трупах. Он шел прямо к цели — видимо, хорошо зная дорогу, — пока не остановился перед невысоким деревянным крестом без надписи. Крест накренился влево, и Пин попытался слегка его выправить, что оказалось непросто: мерзлая земля была тверже камня. У основания креста лежал, тоже насквозь промерзший, крошечный букет сухих белых цветов. Мальчик его подобрал и присел на корточки прямо в сугроб.