Я свернул за угол и поднялся по лестнице на полпролета. Мне всегда нравились такие лестницы, с не слишком высокими ступеньками, резными перилами и высоченными окнами с одной стороны. У таких окон всегда есть подоконники, на которых так удобно сидеть. В моем поместье такая лестница есть лишь в одной башне, но я редко туда хожу. А здесь – сколько угодно. Я остановился у подоконника, довольно высокого для меня, и провел ладонью по его шершавой поверхности. Он был цвета слоновой кости и выглядел теплым. Но под моими пальцами оказался лишь холод камня. Подоконники – это место для мечтателей и поэтов, для которых весь мир лежит за окном, за горизонтом. Им очень хочется решиться и пойти туда, но всегда находятся причины остаться. Я усмехнулся и забрался на него, подтянув ноги и сев боком к стеклу. Достаточно широкий, чтобы можно было не задевать тех, кто мог пройти по лестнице, и достаточно
прочный, чтобы выдержать вес нескольких взрослых человек. Я вплел пальцы в кружевную решетку окна, прижался лбом к холодному металлу и медленно выдохнул. От камня тянуло холодом, но мне вообще не хотелось шевелиться. Лунный свет заливал лужайку под окном, серебрил высокие метелки какой-то травы, ярко и контрастно окрашивал весь мир в черное и белое. Чуждый, холодный, нездешний свет, такой непостижимый и опасный. Луна – солнце безумцев. В такие моменты я понимал старое крестьянское поверье о том, что нельзя смотреть долго на полную луну – она очарует и сведет с ума. Мне это не было страшно: за свою силу мы, заклинатели, расплачивались не только плотью и кровью, но и душой, и рассудком. Все мы с самого рождения знаем, что прокляты, что в конце нас ждет наш личный ад, начавшийся еще при жизни. Для нас нет спасения, мой самый страшный грех в том, что я родился заклинателем. Мне все равно. Я всегда знал, что умру в муках, и убьют меня те, кому я посвятил всю жизнь, кому отдавал плоть или кровь. В этом нет ничего ужасного, таков мой путь, путь моей семьи. Мы словно этот свет – холодные и чуждые, бесследно исчезающие с рассветом. Я тяжело вздохнул и отстранился от окна. Все эти слова такие банальные, но пожалеть себя иногда бывает приятно.
Наверное, я бы и дальше продолжил вздыхать о несправедливости этого мира, если бы мое внимание не привлекло движение в кустах под окном. Кому еще понадобилось гулять среди ночи по территории академии? Какой-нибудь студент или преподаватель тайно навещал женское крыло? Или кому-то просто нравится гулять по ночам? Я изо всех сил старался разглядеть человеческую фигуру внизу. Ну конечно! Стоило ожидать какой-нибудь гадости! Если честно, я был готов даже к желтоглазому, но не к этому. Немолодой католический священник, крадучись перебегал от одной клумбы к другой, время от времени оглядываясь по сторонам. Наблюдателя сверху он не опасался.
У меня никогда не было никаких предубеждений против религии, у моей семьи свои верования, в чужие мы не лезли, но сверх того у нас была одна очень неприятная привычка: мы вели хроники. По этой причине я слишком хорошо помнил все приметы посланцев Ватикана и еще лучше – их методы. Это они стояли за спинами охотников и отдавали приказы, это они вырезали представителей моей семьи, не щадя ни женщин, ни детей, это из-за них мы стали выродившимися изгоями. Они пытали, казнили, сжигали заживо, бросали младенцев в костры. Не слушая признаний и не слыша мольбы, они выжигали магию из этого мира. Ватикан едва не уничтожил мою семью
– последние представители спрятались в родовом поместье под защитой своего союзника, которого церковники тронуть не посмели. Тогда мы заключили договор, по которому кровь предков милорда защищала мою семью, а мы обязаны были служить ему, ибо только так мы получали свободу перемещения. Если охотников я просто боялся, как всякое живое существо боится более сильного хищника, желающего его смерти, то посланцев Ватикана я ненавидел. Эта ненависть жила в моей крови, как наследственное заболевание. Пусть я и видел его впервые, но наши семейные хроники для того и создавались, чтобы не забывать.
Мне с трудом удалось подавить желание вызвать знакомого демона без всякого круга и приказать ему загрызть эту тварь. Но нельзя, это создаст проблемы милорду, а мое положение и так слишком шаткое, я должен быть терпеливым. У меня сейчас другие дела, а с этим лицемерным гадом можно разделаться позже. Я досадливо ударил по решетке кулаком. Рука отозвалась ноющей болью. Вот не было печали! Из-за своей ненависти я не обратил внимания на самое главное: что католическому священнику делать ночью на территории академии, принадлежащей британскому герцогу? Который, кстати, англиканин. Надо бы выяснить для начала, куда он вообще идет. Да еще и тайком среди ночи.