Мать говорила Тому, что такие вещи иногда случаются с женщинами после родов, и советовала куда-нибудь ненадолго поехать. Они оставили Хэла с ней и полетели в Сан-Франциско, и, хотя всю неделю, что они там провели, над городом висел холодный туман, Рейчел начала снова улыбаться. Они ходили на концерты и в кино, посещали дорогие рестораны и, как все туристы, осматривали достопримечательности. Но когда они вернулись домой, дела пошли еще хуже…
Настала зима, и она была самой холодной из всех, что помнили здешние старожилы. Долины занесло снегом, а тополя у реки превратились в причудливые смешные фигурки. Однажды ночью порыв холодного, арктического воздуха уничтожил сразу тридцать голов скота, и только спустя неделю их буквально вырубали из льда, словно погребенные под толщей веков античные статуи.
Футляр с виолончелью пылился в углу, и когда Том спросил у Рейчел, почему она больше не играет, жена ответила, что музыка не может здесь жить. Она тут гибнет, сказала Рейчел, ее губит здешний воздух. А спустя несколько дней, когда Том чистил камин, он нашел в нем почерневшую металлическую струну, а порывшись в золе, нащупал обуглившуюся головку виолончели. Заглянув в футляр, он увидел там только смычок.
Когда растаял снег, Рейчел объявила, что забирает Хэла и возвращается в Нью-Джерси. Том, молча кивнув, поцеловал ее и стиснул в объятиях. Она привыкла жить совсем в другом мире, сказала жена – то, что оба знали давно, но в чем не хотели сознаваться. Она не может больше жить здесь, где постоянно дуют ветры, ее удручают бесконечные просторы – это все равно что жить на луне. В ее словах не было никакого скрытого сарказма, только глубокая печаль. То, что она забирает сына, было как бы очевидным. Тому это казалось совершенно справедливым.
В четверг на Страстной неделе, утром, Том уложил вещи в пикап: надо было везти жену и сына в аэропорт. Горы окутывал туман, моросил мелкий дождь. Том держал на руках завернутого в одеяло сына, которого едва знал, понимая, что никогда уже не суждено ему узнать его хорошо. Фрэнк и родители вышли проводить их и неловко мялись у ранчо. Рейчел каждого обняла и поцеловала, последней – его мать. Обе женщины плакали.
– Простите меня, – пробормотала Рейчел. Эллен обняла ее и погладила по голове.
– Ну что ты, дорогая. Это ты меня прости. Всех нас прости.
Свою первую клинику для лошадей Том Букер открыл уже следующей весной в Элко, штате Невада. По общему мнению, она имела большой успех.
4
Энни связалась с Лиз Хэммонд уже на следующее утро после ее звонка.
– Я слышала, ты нашла мне шептаря, – сказала Энни.
– Кого?
Энни рассмеялась.
– Неважно. Просто я вчера кое-что вычитала. Так называют тех, кто исцеляет лошадей.
– Шептари. Гм… Название мне нравится. Но тот, о котором мне говорили, больше похож на ковбоя. Живет в Монтане.
Она рассказала Энни все, что знала. Это было что-то вроде «испорченного телефона»: ее подруга знала кого-то, кто вспомнил, что кто-то говорил об одном знакомом, у которого был беспокойный конь, и тот возил его к этому парню в клинику в Неваде… Лиз проследила всю цепочку и добралась до ее конца.
– О, Лиз, это влетело тебе в копеечку. Разумеется, я оплачу все твои звонки.
– Да брось ты! Оказывается, на Западе таким целительством занимаются несколько человек, но все говорят, что этот лучше всех. Я достала для тебя номер его телефона.
Энни записала номер и поблагодарила Лиз.
– Рада помочь. Но если окажется, что он – вылитый Клинт Иствуд, тогда он – мой, учти.
Энни еще раз поблагодарила Лиз и положила трубку. Посмотрев на номер, записанный на желтой линованной бумаге, она вдруг почувствовала смутную тревогу, какое-то предчувствие, но тут же, внутренне собравшись, обругала себя дурой и набрала номер.
После первого дня работы клиники Рона всегда устраивала барбекю. Это помогало собрать дополнительные деньги, да и еда была такой вкусной, что Том оставался, не протестуя, хотя больше всего на свете ему хотелось скинуть пыльную, пропотевшую рубашку и принять горячую ванну.
Ужинали за длинными столами на террасе большого дома Роны, сложенного из белого кирпича. Том сидел рядом с хозяйкой того вороного жеребчика, понимая, что соседство это вовсе не случайно: та обхаживала его весь вечер. Дама сняла свою роскошную шляпу и распустила волосы. На вид ей было слегка за тридцать, весьма привлекательная женщина. Она знала, что хороша собой, и, не сводя с него глаз, засыпала вопросами, а когда он отвечал, слушала с таким вниманием, словно он был для нее самым интересным человеком на свете. Дама уже поведала ему, что ее зовут Дейл, что она торгует недвижимостью и живет в доме на берегу океана, неподалеку от Санта-Барбары. Да – и еще, что разведена.
– Никак не могу забыть то ощущение новизны, которое испытала, сев на своего коня после проведенной вами работы, – призналась она. – Как будто он что-то в себе преодолел.
Том кивнул и слегка пожал плечами.
– Да, именно это и случилось. Ему надо знать, что он все делает правильно, вы должны больше доверять ему.
За соседним столом раздался дружный взрыв хохота; хозяин ослика рассказывал какую-то сплетню про двух голливудских звезд, которых Том не знал, – их застали в машине, где они кое-чем занимались, он просто не знает, как это описать.
– Как вы научились всему этому, Том? – услышал он голос Дейл и снова к ней повернулся.
– Чему?
– Ну, вы знаете. Я говорю о лошадях. Вас кто-нибудь учил? Какой-нибудь гуру или кто-то еще?
Том устремил на нее серьезный взгляд, словно собирался изречь некое откровение.
– Понимаете, Дейл, здесь все взаимосвязано.
Она нахмурилась, не понимая, к чему он клонит.
– Что вы хотите сказать?
– Если хозяин – псих, то это передается коню.
Она слишком поспешно рассмеялась и положила свою руку на его. Черт, подумал он, шутка оказалась не очень удачной.
– И все же, – настаивала она, – откройте свой секрет.