Видно, ему надоело все это, он встал, прекратил молитву. И Газали ощутил с леденящей жутью, как Хамид греховно прикоснулся к его тощему заду босой ногой. Этакий легкий пиночек...
- Нечестивец! - возопил Газали. - В аду тебе гореть! Ты нарушил мою молитву.
Поднимаясь, он увидел, - только теперь; давеча, находясь в растерянности, не заметил, - что в углу, на который он молился, висит, раскорячив руки и ноги, индийская медная идолица...
- Молись на меня, хилый дурень! - Слуга сорвал тюрбан, и на плечи его черной тучей упали кудрявые волосы. Кушак полетел в одну сторону, куртка – в другую, и перед помертвевшим святошей предстало почти нагое девичье тело...
Хамида схватила в нише бубен, застучала в тугую кожу, звеня погремками, и пустилась в греховный пляс Она плясала, мелко дрожа, в такт дробному стуку бубна ладным смуглым животом, вздергивая крутые бедра и ритмично вертя задом.
Груди ее, в лад всему, трепетали, точно янтарные крупные груши на ветке, дрожащей от ветра. Штаны, приспущенные почти до паха, казалось вот-вот спадут. Но не спадали...
Это ужасно! Газали, бессильно рухнув на подстилку, глядел на танцовщицу безумными глазами. В нем проснулось что-то забытое, властное. Он скорчился, плотно сдвинул колени, со стоном выгнулся - и потерял сознание.
- Омар! - закричала Хамида в испуге. - Сомлел твой святой.
- Как сомлел? - прибежал на ее зов встревоженный Омар.
- Ну, познал высшую истину. Слился с богом. Хвост откинул, - уточнила она по-простецки, что и выдавало род ее занятий.
- Ты что? Не дай бог. Только этого нам не хватало! - Омар плеснул в лицо шейху холодной воды. У того дрогнули веки. - Нет, еще не слился. Но уже готовенький. Бишкен, как говорят братья-тюрки. Поспел...
Отрешенно, уныло сел Газали, приподнявшись с помощью Омара. Он был еще где-то по ту сторону добра и зла. Хамида надела куртку, но не запахнула, и пуп ее глядел на шейха коварным глазом.
- И это - мужчина? - Она залилась сочным здоровым смехом. - Глиста! Фитиль сухой. Райских дев ему подавай. Что ты можешь, бледная немочь? Ты предстанешь там дохлой тенью. Омар Хайям на десять лет старше тебя и на тридцать - старше меня, но я его ни на какого молодца не променяю. Вот кто для женщины - бог! А не кто-то за облаками, бесплотный, незримый...
Газали - Омару, замогильным голосом:
- Да накажет тебя аллах! Ты оскорбил мои религиозные чувства. Мои убеждения достойны уважения.
- «Убеждения - уважения», - вздохнул Омар. - Прости. Оскорблять чьи-то религиозные чувства, конечно, не следует. Раз уж это для вас так серьезно. Но уважать их? Уволь. Не очень-то вы уважаете наши убеждения. Я на себе испытал...
Он позвал носильщиков:
- Эй! Почтенный шейх духовно упился вином и любовью, его развезло. Доставьте, друзья, в медресе. Вот золотой.
- В баню отнесите пачкуна, - усмехнулась девица.
Их пути разошлись - навсегда. Еще только раз увидит Омар беднягу Газали, но уже в ином образе...
Посрамленный аскет удалился, Хамида осталась с вертопрахом.
- Не очень ли круто мы с ним обошлись? – усомнился Омар.
- Э! Плюнь, - беспечно сказала она. - Разве лучше они обходятся с нами, все эти имамы, улемы, ишаны и шейхи? Мы их не жжем на кострах, не забиваем каменьями. А надо бы! Ведь это - убийца, не уступающий кровавым султанам и ханам. По его учению выходит, что мусульмане, а их - миллионы, должны забросить все дела и заботы, расползтись по темным углам, не есть, не пить, смирно сидеть - и, молясь, смерти ждать. Тьфу! Мы проучили его по заслугам.
- Да, - согласился Омар неохотно. - Крайность на крайность. Но все же...
- Брось! Ты мой «ширехват», «перехват», «в-ме-ру-хват» и «ох-и-хват», - со смехом прильнула она к нему, переиначив на свой лад ступени приближения к богу.
Они много смеялись в тот день. Пили вино. Ели мясо, - с мягким хлебом, с уксусом, перцем, луком и чесноком, и пряной травой. Жарко обнимались, целовались. И сочиняли вместе стихи о ханже:
Доколе предавать хуле нас будешь, скверный,
За то, что жизни на земле мы служим верно?
Нас радует любовь - и с ней вино, ты ж влез,
Как в саван, в бред заупокойно-лицемерный...
На базаре - снова:
- Слыхали? Убит окружной правитель, эмир-сепахдар Аргуш...
Пораженные:
- Кем?
С оглядкой:
- Теми... из Аламута.
Со вздохом:
- Ну, времена!
С опаской:
- То ли еще будет. Злорадно:
- Так ему и надо.
В этом году, кроме Аргуша, исмаилитами были убиты эмиры Анар и Бурсак, а также Абу-муслим, градоначальник Рея...
Страшный век в Иране.
Пролетел и канул в холодную вечность и этот год. И другой. Омару уже сорок девять...
Увы, не много дней нам здесь побыть дано,
Прожить их без любви и без вина - грешно,
Не стоит размышлять, мир этот стар иль молод:
Коль суждено уйти - не все ли нам равно?
Черной осенней ночью, когда с окоченевших деревьев с шумом сыпалась от ветра жухлая листва, чтобы покрыть к утру весь город толстой шуршащей шкурой, и городская стража грелась у жаровен в караульных помещениях, не торопясь выйти наружу, на стылый воздух, верный Басар разбудил хозяина тихим рычанием в ухо.
Он никогда не поднимал шума прежде времени.
Пес сделал движение к выходу, выжидательно обернулся. Хм. Кого занесло к Омару этой темной гиблой ночью?
Он зажег от жаровни свечу, поставил ее на столик, кинул тулуп, взял суковатую палку. Будто, с больной своей рукой, мог кого-то избить. Но все же с дубиной больше уверенности.
- Кто? - тихо спросил Омар сквозь глазок в калитке. Он тоже не любил шуметь прежде времени.
Взволнованный шепот:
- Самарканд. В саду Абу-Тахира. Ты купил у беглого руса «Атараксию»...
- Светозар? - вскрикнул сдавленно Омар Хайям.
- Я. Открой.
- Ты один?
- Один...
Давно это было, но Омар отчетливо помнил их первую встречу.
Базар. Молодой ученый, неимоверно устав от своего «Трактата о доказательствах задач алгебры и альмукабалы», над которым работал по заказу судьи Абу-Тахира Алака, сходил в баню, где ему, после купания, веселый цирюльник дал чашу вина.
Затем Омар пошел поглядеть на гостей из Хорезма. Покрутившись в толпе знатных покупателей, он решил отправиться домой.
- Не спеши, дорогой, - услыхал он за плечами. Омара остановил большой человек в мохнатой бараньей шапке, - ученый только что видел его среди хорезмийцев. Но говорит больше человек на тюркском языке. И лицо - смугло-румяное, с крепкими скулами, тюркское. Борода и брови черные. Но глаза! Омар никогда не встречал таких ярких синих глаз! Кроме как у Занге-Сахро.
- Не скажешь, где тут можно глотнуть? - спросил приезжий. - Давеча пахнуло от тебя, ты близко стоял, - ну, думаю, он должен знать.
- В бане...
Тогда он выдавал себя за булгарина с Волги, состоящего в наемной охране при хорезмийских купцах. Но при второй их встрече, в саду Абу-Тахира, где корчевал старые пни, приезжий признался, что зовут его Светозаром, по-христиански - Феодулом, что он бежал из Киева после неудачного восстания. Омар купил у него книгу с изложением Эпикурова учения.
В третий раз они виделись, когда Омар уезжал в Бухару...
И вот - новая встреча. Что она сулит? Басар сразу признал ночного пришельца за своего. Даже ворчать перестал. Наверно, собака способна распознавать, что у человека внутри, на душе. Светозар, по-прежнему громоздкий, сбросил грубый кафтан, снял драную обувь и сел на подстилку, потирая руки и радуясь теплу.
Руки и плечи у него были, как и раньше, могучими, но борода и волосы побелели. И глаза, когда-то ярко-синие, выцвели, будто слиняли. Или, может, при слабом свете свечи они кажутся тусклыми? Омар, чтобы лучше видеть, зажег еще несколько свечей. Да, не только волосы выцветают от невзгод. Глаза - тоже. И щеки. Весь человек от нужды линяет...
- Никто не скажет, почему у тебя ночью горит огонь? - спросил Светозар с тревогой.