Сколько ухищрений, чтобы обосновать свое «право» на власть! А суть проста: скинуть тюрков и создать в Иране исмаилитское государство. Конечно, «свободное» и «справедливое». И сделаться, может быть, основателем новой царской династии. Со штатом своих придворных, гаремом и той же раздачей наград угодникам. Только и всего. Это уже не раз случалось...
Первый вопрос:
- Привез «Семь роз»?
- Семь роз? - удивился Ахмед Атташ. - Какие розы в эту пору? Они еще не распустились.
Разговор - сквозь раскрытую низкую калитку, врезанную в тяжелый створ высоких ворот.
- Я... о духах...
Тюрк Алтунташ, выжидательно наклонившийся через калитку к Атташу, разочарованно выпрямился. Оттолкнулся рукой от косяка, на который опирался, обиженно ею махнул, отвернулся и сплюнул. Ничего не выходит. Он отступил и взялся за большое медное кольцо.
Пусть глупый торгаш убирается прочь со своей дурацкой бумагой: «Предъявителю сего дозволено торговать, где и чем он пожелает». Сам тюрк Алтунташ читать не умеет, - бумагу ему прочитал дабир - перс-письмоводитель. Алтунташу, конечно, знакома печать визиря, но визирь ему не указчик.
- Вот и торгуй там, внизу, на скалах...
- А! О духах... - Ахмед, испугавшись, что начальник сейчас закроет перед ним калитку, скинул на порог с плеча тяжелую суму. Ишь, какой нетерпеливый. Погоди, ты получишь свое. Я больно ударил тебя, оглушил, - сейчас нежно поглажу, и станешь ты мягким, как пух... - «Исфахан - ярым джахан». Кажется, так говорится по-тюркски? Исфахан - половина мира. Но исфаханский торговец, особенно такой, как я, Ахмед Атташ, не половина - он сам целый мир. «Семь роз?» Тьфу! Хоть «Семнадцать». Я привез, - доверительно прошептал Ахмед Атташ, - и кое-что получше. Душистый отвар из рога индийского носорога.
- Это зачем?
- Как зачем?! - Ахмед оглянулся на слуг и, поманив начальника пальцем, объяснил ему, давясь от смеха, чуть слышным шепотом, какими достоинствами обладает волшебный отвар.
- У-у, - густо загудел багровый Алтунташ.
- Но - услуга за услугу! Ты позволишь мне оставаться в крепости, пока я не распродам весь свой товар. В городе нет покупателей. Ты думаешь, легко мне было карабкаться по этой круче?
- Открыть ворота! - хрипло рявкнул тюрк Алтунташ.
На переднем дворе, справа от ворот, - казарма, слева - конюшня. Развьюченных мулов Атташа отвели в конюшню, его самого со слугами и товарами, в казарму. Алтунташ ему выделил отдельное помещение, велев убрать из кладовой котлы со смолой, приготовленной на случай осады.
- Ну? - Алтунташу не терпелось завладеть обещанным сокровищем. Ханифе! Проклятая девчонка...
Атташ, покопавшись, достал из переметной сумы угловатый таинственный сверток. Развязал шелковый алый платок, вынул резную шкатулку из бледно-золотистого сандалового дерева.
В шкатулке, в двух выемках в бархатной подушечке, уютно лежали два плоских стеклянных флакона.
- Вот это - «Семь роз», - показал Ахмед, - а это... хе-хе... «Семь раз»...
Жидкость в правом флаконе была буровато-невзрачной, во втором - маслянисто-бесцветной.
- Это и есть «Семь роз»? - удивился Алтунташ. Он не верил. - Похоже на мутную водичку из канавы.
- Смесь, - пожал плечами торговец. - Зато - аромат! Ты понюхай.
Алтунташ осторожно откупорил флакон, поднес к увесистому носу.
Недоверие на его корявом лице сменилось недоумением. Затем в глазах мелькнула искра узнавания, и за недоумением пришло изумление.
Глаза увлажнились, лицо побелело. У него подкосились ноги, он сел на лежанку вдоль стены. И прошептал со скорбью:
- Сколько?
Ахмед - беспечно:
- Дарю! Оба флакона. Ибо они нераздельны. Первый из них выражает субстанцию женскую, второй - мужскую. Принимай по тридцать капель...
Алтунташ, как во сне, закупорил флакон деревянной затычкой, вложил в шкатулку, взял шкатулку вялыми руками, с печалью взглянул на купца. И пошел прочь, бледный, потерянный, как человек, внезапно ощутивший дурноту.
Обернувшись, тихо спросил:
- Прислать покупателей?
- Нет, сегодня торговать не буду. Устал. Буду отдыхать. Пошли сюда моих слуг, они во дворе, пусть разберут товары. Приходи к ужину, - сказал он шепотом, - я привез бурдюк хорошего вина.
- Вина? - Тюрк огляделся, как помешанный. - Дай сейчас. Налей мне чашу.
- Изволь. - Ахмед отыскал меж тюков тугой бурдюк, из переметной же сумы извлек расписную чашу.
- Тридцать капель? - раскрыл начальник шкатулку...
Омара позвали делать султану очередное кровопускание.
- Эх, весна! - Молодой туркмен, пришедший за ним, остановился на ступенях широкой лестницы, задрал голову к небу. - Сейчас бы в степь...
Даже Басар нетерпеливо взвизгивал и все срывался с места бежать куда-то. Но бежать было некуда.
- Что, Басар? Тоже хочется в степь? Ты бы сейчас пустился стрелой по зеленым холмам...
- Вы, персы, народ городской, - вздохнул молодой туркмен. - Не понимаете, какая это радость - зеленый простор...
- Отчего же не понимаем? Отдаленные предки наши, древние огнепоклонники, тоже были кочевым народом. Веками скитались между Дунаем и Обью. Бродяжничество у нас в крови. Я бы тоже рад сейчас уйти в голубой и зеленый простор. Надоело сидеть в тесной келье, дышать вонью мусорных свалок. Но, увы, посадили нас с Басаром на цепь...
В сторожке больной государь вяло возился с годовалым ребенком в синей бархатной одежде, увешанной предохранительными амулетами. Казалось, царь ворочает в руках китайскую фарфоровую вазу в желтых треугольниках цветов.
- Мой сын Махмуд, - бледно улыбнулся Мохамед.
Он хотел бы сказать с гордостью, но для гордости царь был сейчас слишком слаб. Да и нечем пока что гордиться. И в дальнейшем вряд ли будет чем. Хиреет род Сельджукидов...
Мальчик, весь в золотушных болячках, гладил отца по рябому лицу и с радостным смехом дергал его за усы.
- Унесите ребенка, - распорядился Омар, доставая из сумки инструменты.
Тюркский дядька взял мальчишку на руки.
- Зачем? - воспротивился Мохамед. - Пусть остается. Он тюрк. Пусть привыкает...
Ничего уже тюркского внешне ни у отца, ни у сына не сохранилось. Разве что в рисунке глаз отдаленным намеком удержался еле заметный восточный разрез. Впрочем, тюрки, в массе своей, никогда и не были чисто алтайским народом. В их алтайскую кровь с древних скифских времен и позже, в эпоху согдийских переселений в Кашгар, примешалась европейско-индийская кровь восточной ветви иранских племен.
- Ладно... - Омар завернул султану рукав. - Если б государь дозволил, - вздохнул Омар, - я бы осмелился сделать несколько замечаний относительно его образа жизни.
- Делай, - разрешил государь.
- Вино, конечно, полезно, - я сам всю жизнь был его сторонником, из-за чего претерпел немало неприятностей, но полезно оно отнюдь не всякому. При ваших горячности и полнокровии надо бы пить его чуть поменьше. То же и с питанием. Вы едите много жирного мяса. Это вредно для вас. Переходите на фрукты и овощи.
- Что вредно для персов, полезно для тюрков, - возразил султан высокомерно. - Траву у нас едят бараны. Мы - баранов едим.
- Как знаете. Мое дело - сказать. Я врач. Что вредно, то вредно. Вредно сидеть безвылазно в этой сторожке. Вам следует чаще бывать на свежем воздухе. Перед воротами Исфахана - уютная степь Деште-Гур. Она, наверно, сейчас вся в тюльпанах...
- А хашишины? - испугался султан.
- Ну, с таким могучим, преданным войском, как ваше...
- Я никому не верю! - взвизгнул султан.
Омар взял повелителя за руку, окунул ланцет в чашу с чистым вином. И уронил его...
- Не могу, государь, - сказал он глухо. - Я не вижу. От упорных занятий последнего времени у меня совсем ослабло зрение. Боюсь поранить...
Он видел! Не видел он того, что находилось прямо перед глазами, а на расстоянии вытянутой руки он видел все достаточно хорошо. Каждую вену, каждую жилку. Каждую складку на ладони султана...