Заклинатель змей (Рассказы. Стихотворения)

Замок смерти

В седых изломах стен зубчатых,
На серых пятнах древних плит
Кудрями трав зеленоватых
Холодный ветер шевелит.
На кровлях башен мох пушистый
Густой щетиною растет
И паутиной серебристой,
Как шелком, заткан темный вход.
Высокий вал порос осокой,
Покрыты ряской воды рва,
В провале башни одинокой
Гнездо свила себе сова.
В глухую полночь мост подъемный
Во мгле уныло заскрипит, —
И блеск лампады замок темный
Влекущим светом озарит.
Там дева в зале башни хмурой
Огонь в полночный час зажжет,
Сидит у темной амбразуры,
В зловещий час кого-то ждет.
Пушистым мехом горностая
Подбит ее цветной наряд.
На ней корона золотая,
В короне яхонты горят.
Устало шепчет заклинанья,
Ведет минутам долгим счет,
Заслышит тяжкое бряцанье
И конский топот у ворот.
Влекомый призрачною тайной,
Увидя свет среди руин,
В угрюмом замке гость случайный —
Войдет суровый паладин.
Виденьем сладостным смущенный,
Уронит на пол арбалет
И взором девы опьяненный,
Забудет рыцарский обет.
Губами жаркими коснется
Безумный девических губ, —
И дева тихо засмеется
И оттолкнет холодный труп.
Погаснет прорезь амбразуры,
И башня темная заснет, —
У входа только конь понурый
Тревожно и призывно ржет.

Ночная гостья

Едва завесит ночь туманная
Мое окно своей фатой, —
Ко мне приходит гостья странная
На свет лампады золотой.

Войдет, шурша шелками черными,
И станет тихо у дверей;
Сверкает огненными зернами
Алмаз во мгле ее кудрей.

Ее глаза влекут загадкою,
В них — знойный полдень и гроза,
Но я, смущенный, лишь украдкою
Гляжу в лучистые глаза.

Боюсь я: светлое видение
Спугнет мой беспокойный взгляд,
И буду вновь считать мгновения
И слушать, как часы стучат.

Сад

Мой факел в сумраке погас,
Пошел я наугад,
Путем тернистым в поздний час
Дошел до райских врат.
И вот открылись предо мной
Зеленые сады
И озаренные луной
Зеркальные пруды.
Цветы и травы там росли
Душистей, чем везде,
И светляки огни зажгли
Подобные звезде.
Вошел я радостно в цветник
И алых роз нарвал,
Но каждый стебель в тот же миг
В руке моей завял.
Едва касался я рукой, —
Все превращалось в прах,
Был лунный мертвенный покой
Страшней, чем смерти страх.
Мгновенья длились, как года,
И нет пути назад,
И понял я, что навсегда
Пришел я в этот сад…

Биографический очерк

Писатель-фантаст, сатирик, поэт и мемуарист Николай Алексеевич Карпов родился в 1887 г. в селе Высоком Пензенской губернии. По собственному рассказу, самоучкой выучился читать и быстро пристрастился к лубочной, а затем и приключенческо-фантастической литературе, что предопределило его литературные интересы.

Карпов учился в Пензенском реальном училище, после исключения из 4-го класса поступил в коммерческое училище в Томашове, затем в Минске (не окончил).

В 1907 г. Карпов приехал в Санкт-Петербург, где поступил на Высшие сельскохозяйственные курсы, но вскоре решил посвятить себя литературе и в 1910 г. бросил учебу.

В 1910-х гг. Карпов много публиковался в столичной периодике. Его рассказы и стихи часто появлялись на страницах «тонких» иллюстрированных журналов — Всемирная панорама, Аргус, Пробуждение, Синий журнал, Журнал-копейка, Война, Русская иллюстрация и пр. Добрался Карпов и до Нивы, Нового слова И. Ясинского и даже утонченного Аполлона (где его стихотворение появилось рядом со стихами К. Бальмонта, О. Мандельштама и М. Зенкевича).

Многие стихотворения Карпова эти лет обнаруживают тяготение к «таинственному» (им был задуман неосуществившийся сборник с красноречивым названием Перстень смерти), рассказы — к фантастическо-приключенческому жанру. В некоторых заметна явная зависимость от хорошо знакомого Карпову по Петербургу-Петрограду А. С. Грина: экзотический антураж, неожиданные сюжетные коллизии, герои с такими именами, как Амброс, Кепи, Орт и т. д. Напоминают о Грине и короткие военные рассказы — беспардонные патриотические фантазии подобного рода обильно печатал в военные годы и Грин, благо на них имелся спрос. В военных миниатюрах Карпова главное место, как и в будущем романе Лучи смерти, занимает тема фантастического оружия. В рассказе Таинственный аэроплан (1914) повествуется об электрическом летательном аппарате и электроревольверах, в Корабле-призраке (1916) — об электрическом же корабле со специальной «невидимой» покраской; в рассказе Белый генерал (1914) «сверхоружием» выступает призрак генерала Скобелева.

После Февральской революции Карпов вернулся на «малую родину» — работал народным следователем, журналистом, организовывал транспортную милицию, был инспектором РКП — а в 1924 г. перебрался в Москву. В том же году в выпусках 1–3 Библиотечки революционных приключений издательства «Рабочая Москва» (1924) был опубликован его фантастический роман Лучи смерти. Роман оказался настолько популярным, что в 1925 г. вышел двумя изданиями в ЗИФе (общий тираж 15 тыс. экз.).

Роман Карпова, опередивший Гиперболоид инженера Гарина А. Н. Толстого, стал одним из первых в советской фантастике произведений на модную тему «лучей смерти», заявленную в заглавии; нельзя исключать, что он повлиял и на Толстого, и на М. Булгакова (отметим в этом смысле сцены в клинике для душевнобольных).

С другой стороны, если Карпов и был календарным предтечей Толстого, говорить о прямых влияниях следует с чрезвычайной осторожностью, так как речь идет о слишком распространенных мотивах. Тем более нельзя сравнивать писательский дар Толстого и Булгакова со скромным талантом Карпова. Его роман — откровенная агитка в духе «красного Пинкертона»: капиталисты отличаются телесным уродством и не переставая курят сигары, у рабочих непременно «заскорузлые руки» (с точностью до «заскорузлых лап»), молодые женщины, включая пролетарок, обязательно «порхают» и «щебечут», гениальный изобретатель «лучей смерти» профессор Монгомери, который стирает с лица земли население целого рабочего города вместе с собственной дочерью и ее возлюбленным-революционером — гениален, аморален и чудаковат и т. п. Среди этих ходульных описаний останавливает на себе внимание лишь 24-я глава, где «лучи смерти» в конце концов начинают действовать, и портрет Л. Д. Троцкого в обличии вождя восставших американских рабочих: «Небольшая черная бородка оттеняла матовую бледность его впалых щек; черные, глубоко-впавшие глаза горели лихорадочным возбуждением».