А было… Как было. Неимоверно тяжело. Каждое проведенное отдельно мгновение впивалось в сердце раскаленным шипом, заставляло жалеть и мучится. Почти корчиться, вызывало зуд на коже и в кончиках пальцев, сбивало с мыслей.
Но мы держались, пытались держаться, старались все время проводить вместе.
Даже когда я снимала проклятье с тотема Карама, Александр оставался рядом, несмотря на то, что это запрещено.
Я ловила его прикосновения, движения, выражения лица… Собирала поцелуи и мимолетные ласки, каждый взгляд и каждое слово. Мы почти не спали. Сон казался несущественным, ненужным… Напрасной тратой времени. Вместо этого мы любили друг друга, шептали какие-то глупости, задыхались и умирали. Мы дурачились, как дети, смеялись, обсуждали грядущие изменения.
Терялись в словах и движениях, ласках, взглядах.
А сегодня был последний день. Мы провели его только вдвоем, сбежали еще ночью во Вьюжный… Эфирная, дрожащая иллюзия того, что мы действительно свободны.
Наивно, конечно, но иногда эта наивность необходима как вода или воздух. По крайней мере, нам она была необходима.
Я осторожно поцеловала задремавшего Гротери в плечо и стянула с него простынь до самых бедер. Хватит уже. Пора заняться его спиной. Он что-то пробормотал в полудреме, но глаз (или «глаза»?) так и не открыл.
— Нет, Алекс, в этот раз тебе не отвертеться, — пробормотала, наблюдая за тем, как Рьорк срезает бинты, открывая мне все еще заживающую спину.
Я склонилась ниже, рассматривая раны. Кое-где они все еще оставались наполовину открытыми, пульсирующими болью. Но в целом все было неплохо, оставшиеся от игл глубокие отверстия не гнили, не сочились гноем. Ткань была розовой и вполне здоровой.
Хорошо.
Я прикрыла глаза, вытянула вперед руки, на всякий случай прислушиваясь к тому, что происходило внутри Гротери. К биению сердца, к току крови. Изучала сросшиеся благодаря заклинаниям позвонки.
Хорошо.
Мне теперь не нужны были заклинания и заговоры, и слова с губ сорвались скорее по привычке, чем из необходимости.
— Я, Софи, Заклинательница бурь, повенчанная с ветрами и Стихией, обещанная и отданная Мироту, своей волей, своей силой, своей властью заклинаю, приказываю, повелеваю! Водой, огнем, землей и ветрами, семью дорогами да светом луны! Твои раны водой ключевой омывая, твою боль себе забирая, заклинаю! Пусть все исчезнет навсегда, как в огне сгорит, как в сырой земле сгниет. Светом лунным умоется и возродится. Заклинаю!
Тихо пропел ветер за окном, взметнулись выше языки пламени в камине, упало мне на плечи несколько капель воды, послышался вздох земли внизу, лунный луч коснулся губ в щекотном поцелуе, вызвав улыбку.
Я устроилась удобнее, поближе к Алексу, и склонилась над его многострадальной спиной, убирая длинные волосы, открывая шею.
Первый поцелуй обжег губы горячей плетью, заставив дернуться. Не ожидала, что будет так больно.
— Забираю! — прошептала, спускаясь ниже, утягивая за собой боль. — Закрываю.
Второй поцелуй протянулся раскаленной нитью, опалил горло, свернулся где-то в груди.
— Забираю! Закрываю!
Третий поцелуй заставил стиснуть зубы и впиться ногтями в ладони.
— Забираю! Закрываю!
Четвертый выбил из груди весь воздух, забрал дыхание.
— Забираю! Заклинаю!
Пятый ударил по вискам, сжал голову, окутал пеленой взгляд, все виделось сквозь дымку.
— Забираю! Заклинаю!
Шестой скрутил руки и ноги, прострелил навылет горло. Рот наполнился кровью.
Я отстранилась от Гротери, поднялась на ноги и добралась до ванной. Пришлось опереться на раковину, чтобы устоять на ногах, пока собирала все то, что вытянула из груна.
Кровь была практически черной, вязкой, гнилой. Мерзкое ощущение, очень мерзкое. Но я ведьма, я не лекарь. Так и должно быть.
Через пару лучей, отдышавшись, я вернулась к Алексу и прерванному занятию.
Седьмой, восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый. Все они взрывались, шипели, били, кололи. Заставляли ругаться сквозь сжатые зубы и поминать добрым словом Владимира.
Действительно больной урод!
Тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый, передышка, шестнадцатый. На семнадцатом Алекс проснулся окончательно.
— Софи?