Все дружно заработали ложками. О Возахе в эту минуту забыли даже те, кому было неловко садиться за стол, не пригласивши путника. Сам Возах от нечего делать разглядывал приютившую его семью.
Стариков в доме не было, так что хозяин царил полноправным большаком. Супруга его, худая, изработавшаяся до черноты, была схожа с кобылой: не загнанной, а попросту замученной недобрым владельцем. Существо ничтожное и безмолвное. Четверо детей: девчонка и трое парнишек. Девке уж невеститься пора, а она все в чернавках у доброго отца. Мальчишки тоже на подросте. Наверное, и еще были детишки, да добрый господь прибрал, не допустил такой-то жизни. А больше потомства не будет: хозяйка и не стара, но утроба, надорванная неподъемной работой, никого выносить не сможет.
Едоки быстро гребут ложками. Только зазевайся – враз голодным останешься. Миска велика, так и семья не маленькая. Под конец хозяйка вынесла из-за печки, из кухонного угла начищенный ведерный самовар. Вещь дорогая, у лапотников увидишь редко, чаще у купцов, мещан, дворянства средней руки. На постоялом дворе тоже есть, вдвое побольше здешнего. В деревне по пальцам можно пересчитать избы, где в трубе сделана круглая печура, куда можно подсоединить самоварную трубу, чтобы кипятить чай прямо в избе, невзирая на дождь и холод. Самовар покупается один на всю жизнь, посему прижимистому владельцу можно и мошной тряхнуть. А вот заварничек, исходящий паром на самоварной конфорке, чая в себе не содержал. На таких вещах, что выпьешь – и нет их, следует скопидомничать. Недаром, нанимая работника, богатый мужик особо оговаривает: «Чай, сахар – свой». Судя по запаху, вместо чая в заварник положили смородинный лист и душицу. Такой чай денег не стоит; послал летом детишек – они наберут сколько нужно. И сахара домашним не выдано ни кусочка. Богато живут, но прижимисто.
Из печи хозяйка вытащила еще один кашничек, совсем уже маленький. В кашничке оказалась брусника, паренная с морковкой, чтобы слаще было. Вот и не надо никакого сахара. Каждому дала помалу на ложке: хочешь – разом сглотни, хочешь – по капельке смакуй с чаем. Что осталось в горшке, поставила перед хозяином, этот ест сколько захочется.
Налила пустого кипятку и Возаху.
– На вот, пополощи кишочки.
– Спасибо на угощении.
Хозяин зыркнул недобро, но ничего не сказал. Воды человеку не дать – это уже грех.
Когда я ем, я глух и нем, а за чаем, хоть бы и травяным, можно и поговорить.
– Этот дядька – колдун? – спросил младший парнишка, кивнув на сидящего Возаха.
– Нищеброд это и бездельник, – недовольно ответил отец. – С чего ты придумал колдуна?
– Бабка Граня рассказывала, что ходят по деревням колдуны, просятся в дома на ночлег, а как их пустят, то у них потом власть над этими людьми есть: могут проклясть, а могут и чего доброго сделать.
– Ты больше дуру слушай, так и сам дураком станешь. Колдуны – они не такие. Вот я на ярманке видал колдуна, так тот был настоящий. Кафтан парчовый, весь в золоте, шапка высокая, глазищи страшные, черные. А как огнем дыхнул, то и меня ужасом проняло. Вот оно как… Только я ему все равно медной полушки не дал.
– А как бы он тебя колдовским огнем сжег?
– Не посмеет. На ярманке народу тьма… и начальство.
– Я бы ему дал копеечку. Чего жадиться-то?
Бац! Деревянная ложка звонко впечаталась в мальчишеский лоб.
– Ты слова-то выбирай, когда с отцом говоришь! Я те дам – жадиться! У меня копейка трудовая, мозолистая, а у него – бездельная. Знай погуливай себе да поколдовывай… Вот пусть денег наколдует три рубля и живет в свое удовольствие.
«Воспитание, – подумал Возах, грея ладони о кружку с кипятком. – И ничего против не скажешь».
Спать Возаха уложили на лавку у самых дверей. От двери дуло, собственный армяк, которым приходилось укрываться, еще не просох, – ну, да это дело привычное. На живом заживет, на теплом просохнет.
Хозяин с женой улеглись в горнице, сдвинув вместе три лавки; сыновья устроились на полатях, дочка – на печи. Ей было теплее всех.
Ночью Возах проснулся, поднялся с лавки, толкнулся в сени.