Не услышать их и не обратить внимания на всеобщий вопль было невозможно.
Первым вскинулся нищий люд, божедомки. Голому собраться – только подпоясаться. Следом зашевелились всякого состояния обыватели. Внизу начали распахиваться ворота, на улицу выезжали телеги, груженные поспешно набросанными пожитками. Вещая птица лгать не станет – верно, и впрямь напасть грядет.
Находились и такие, кто засел в своей усадьбе, что гнилой пень. Мы, мол, за нашими заплотами всякое переживали, от всего отсиделись, переживем и неведомую напасть. Ворота тесовые, пришлый недруг не проломится, стены дубовые, никакое злосчастье не просочится.
– Да, – стараясь добавить в голос убедительности, произнес Марцун, – там город с пригородами, там страна, средоточие власти. Но если для их спасения требуется такая цена, то ни власть, ни страна, ни город не стоят единого плевка. К тому же жертва твоя напрасна. Вместе с тобой должны убить еще четверых, а они не хотят, чтобы их убивали.
– Это их выбор, – твердо сказала Зорика, – а я останусь здесь.
– Вот уж этого я тебе не позволю!
Спорить не было времени. Марцун ухватил девушку за руку и поволок к выходу. И тут из-за занавески выскочила девчонка лет двенадцати и с криком: «Не трожь Зорику!» – повисла на Марцуне. Неясно, как бы Марцун, неопытный в таких делах, разбирался с двумя упирающимися девицами разом, но в дело вмешался вухур. Он ухватил девушек лапищами, а вернее руками, потому что когти были спрятаны, поднял их в воздух и быстро сбежал вниз по лестнице.
– Удержишь обеих? – успел крикнуть Марцун.
– Хоть пяток! – рыкнул вухур.
Отшельник сидел, прислонившись спиной к стене, и по-прежнему растирал шею.
– Опаздываете, – заметил он. – Напасть уже вырвалась на волю. Внизу все готово для великой жертвы. Сейчас приведут князя, затем монахи отправятся за девушкой. Следующим будешь ты.
– Зря стараются, – заметил Марцун, отпирая дверь, ведущую в княжьи покои.
В верхнем зале было безлюдно, вся челядь собралась ниже, где должно было начаться жертвоприношение. Марцун распустил заплечную суму, достал мешочки с привадой.
– Когда побежим через тронный зал, дыхание задержи и девчонкам рты и носы прижми, чтобы дыму не наглотались.
– Понимаю, – проворчал вухур. – Приходилось с зельем возиться.
Тем временем приоткрылась дверь княжеской опочивальни, и в зале появился сам светлейший князь. Сморщенный старичок, с трудом шаркающий ногами, обряженный в расшитый золотом восточный халат и ночной колпак из мягкой байки, ничуть не походил на грозного повелителя, каким представляют его простые люди.
– Кушенькать хочу, – бормотал он. – Мняменькать… Сердца горячего вкушать хочу.
Из свободной лапы вухура полезли когти.
– Оставь, – сказал Марцун. – Не пачкайся.
Резные двери, ведущие на широкую лестницу, распахнулись, появились спальники, несущие княжеское облачение.
Вухур взревел по-звериному, сбил прислужников с ног и, топча парчу, помчал через пышно украшенный зал.
Зал был полон челяди и знати, но оружие было только у гридней, поставленных не для охраны, а для красы, и у палача, который стоял как раз на пути вухура. Но этот молодец собирался резать беззащитных людей и никак не предполагал, что столкнется с разъяренным великаном. Когтистая лапа мелькнула, разом доказав, что обещание оторвать голову не было пустой угрозой. Прочих не успевших убраться с пути вухура попросту расшвыряло по сторонам.
Камин в зале был потушен, и вьюшка – изобретение северных умельцев – надежно перекрывала дымоход. Зато на треногах курилось несколько жаровен. Марцун ничем не рисковал, зная, что без обильного воскурения никакое жертвоприношение невозможно.
В эти жаровни и полетели мешочки с дурманящей привадой – птичьей и рыбьей.
Такого воскурения мир еще не знал! Клубы дыма мгновенно заполнили помещение. Окон в тронном зале не было, и дымоход перекрыт, нигде не осталось ни единого глотка свежего воздуха. Довольно было раз вдохнуть дурмана, чтобы человек потерял голову и уже не мог осмысленно действовать. Марцуна никто не пытался задержать, он пронесся через тронный зал, выскочил на посольскую лестницу. Дубовые двери, изукрашенные искусной резьбой, захлопнулись за ним. По ту сторону дверей творилось исступленное неистовство. Кто-то хохотал, другие рыдали в голос, что-то трещало и рушилось, но никто не пытался вырваться из объятий сладкого яда, тем более что двери, покорные повелителю дерев, мгновенно забухли, и их намертво заклинило.