У самого Марцуна глаза были человеческие, серые, какие чуть не у любого народа встречаются.
– Что скажешь, леснак? – спросил Марцун.
– Тогда еще интереснее. Где обычаев поднабрался?
– Тридцать лет в чащобе. Довольно времени, чтобы поднабраться. Вот ты почему на службу пошел? Не водится такого среди ваших.
– Я не на службе, – отрезал леснак, – я сам по себе.
Марцун скинул на землю глухаря, вытащил нож. При виде оружия ничто во внешности леснака не дрогнуло. Марцун быстро распотрошил птицу, содрал кожу вместе с перьями, головой и лапками. Леснак молча наблюдал за работой. Желтые глаза вновь были скрыты; если не знать, то и не отличишь от обычного человека, кудлатого мужика из окрестных деревень.
Выпотрошенную тушку Марцун уложил в деревянный ушат, туда же бросил сердце, печень и вычищенный желудок, залил все ледяной водой, принесенной с родника.
– Кровь стечет в воду, и завтра можно будет хоть варить, хоть что хочешь делать. Запаха не останется, а мясо получится нежным, что у каплуна.
Леснак молчал, лишь ноздри раздувались. Каплуна ему явно пробовать не доводилось. Сами леснаки запекают птицу на костре, обмазав поверх перьев глиной, так что увиденное и впрямь было для него внове.
Из дома вышли двое. Один – худой, темнолицый, коротко стриженный, так что видны глаза, горящие черным фанатичным огнем. С плеч едва не до земли стекает серая сутана. В таких равно ходят монахи и отшельники. Нет в мире более схожих людей, и нет больших врагов. Только среди братьев встречается такое. Обычно святые отцы, что те что другие, ходят босиком: отшельник, как говорят, от кельи далеко не отходит, а монах и вовсе без крайней нужды из обители не показывается, но у этого на ногах красовались солдатские сандалии – калиги. Оно и понятно: без обуви в чащобе мигом обезножешь. В здешних местах босиком только вухуры разгуливать могут. Но про вухуров недаром говорят, что они вовсе не людского, а медвежьего рода существа.
Зато второй из вышедших бросался в глаза редкостной внешностью. Высоченный, возвышающийся над немаленьким Марцуном на две головы и соразмерно широкоплечий, с дикой бородой и буйной шевелюрой. Одежда плотно закрывала его тело, но можно было не сомневаться, что и весь он волосат, а вернее шерстист наподобие зверя. Черты лица не рассмотреть толком, лишь пронзительно голубые глаза, которые великан не считал нужным прятать, пристально буравили Марцуна. Сказать кому из хуторян, что именно такой и есть вухур, – поверит немедленно. Но Марцуна вокруг пальца не обведешь, он видел, что перед ним не лесной житель, а неведомый обитатель дальних стран, где серьезного леса не сыщешь. Иное дело – какими путями занесло его в разношерстный отряд.
– Что-то ты не торопишься с гостями здороваться, – сиплым голосом произнес волосатый.
– Сперва с добычей разобраться, – пояснил за Марцуна леснак.
– Через минуту дело кончу и приду к вашему командиру.
– Я и есть командир.
Ага, как же, кого обдурить хочет… Но раз назвался главным и истинный командир молчит – сделаем вид, что поверили.
– Приветствую тебя, начальник, – произнес Марцун, продолжая набивать содранную с глухаря кожу мохом, целая куча которого сохла у стены.
– Это что делаешь? – спросил самозваный начальник.
– Подсохнет – чучело смастерю, трактирщику продам, он у себя на каминную полку поставит.
Собеседник кивнул, соглашаясь.
Что ни народ, то свой обычай. Этот, во всяком случае, знает, что такое меновая торговля, а то принялся бы выспрашивать, какие родственные связи у Марцуна с трактирщиком, что он для него чучело принялся мастерить.
Марцун посадил глухаря на жердину, сполоснул руки и лишь после этого поклонился ждущим.
– Меня зовут Марцун, я хозяин этого дома.
Выждав мгновение, чтобы дать пришельцам возможность представиться самим, Марцун спросил:
– Вас мне как называть?
– Ты не сумеешь меня назвать, – невежливо ответил высокий.
– Я постараюсь.
Назвавшийся командиром усмехнулся сквозь бороду и прошипел что-то вроде «Дзз-э». Марцун, который частенько пересмешничал, подзывая птиц, довольно верно повторил шипение.
– Похоже, – произнес Дзз-э, еще раз усмехнувшись. – Можешь звать меня так.
– Я – смиреннейший отец Агор, – представился монах, не ожидая вопроса.
– Я рад. Прошу в дом.
В доме было жарко натоплено. Огонь в очаге пылал, как и в зимние морозы Марцун его не раскочегаривал. Гости хозяйничали вовсю. Помимо троих уже знакомых, в домишко набилось еще десять человек, и не надо быть знатоком, чтобы определить, кто эти люди. Княжьи дружинники, привыкшие всюду быть как дома и брать все, что приглянется. В хижине Марцуна приглянуться не могло ничего, разве что съестные припасы можно было стравить на ужин.