Немножко проще стало, когда Андрей изобрел удобный и приятный вид заработка. Суть его заключалась в том, что Сафьянов брал командировку, а стало быть, и командировочные, от своего журнала и еще от какого-нибудь издания. Быстро отписывался — еще и получал два гонорара, — поскольку «вести с мест» всегда печатались охотнее, чем столичные материалы.
Андрей вздохнул было свободнее, но тут его засекли «доброжелатели». И опять же все пасквили исходили от женщины — от его сослуживицы, с которой у него был роман, а потом закончился против ее желания.
И снова над Сафьяновым нависли тучи угрозы увольнения и партвыговора (в лучшем случае). И опять череда унижений, оправданий, заискиваний.
Господи! За что? Чем он, Андрей, провинился перед тобой? Тем, что знал себе цену, барахтался как мог, пытаясь, загнанный, вырваться? За что?
И все-таки Андрей получил тогда свою комнату с кучей дерьма в углу. Он все же отвоевал свой краешек под солнцем. Потом тоже бывало всякое, но тогда уже у Сафьянова появился собственный плацдарм, где можно было занять круговую оборону, отстреливаясь до последнего патрона, а в минуты затишья спокойно зализывать раны. Тем, кто имел крышу над головой всегда, этого не оценить.
…Сафьянов затуманенным воспоминаниями взглядом обвел огромную гулкую комнату. Пододвинул ближе телефонный аппарат — единственную вещь в этой пустоте, — набрал номер, который помнил наизусть. На том конце провода приятный голос ответил, что хозяйка подойти не может, но внимательно выслушает оставленное сообщение. В таком контексте Сафьянову нечего было сказать. И он тогда остался просто сидеть — ждать, когда придет смотреть квартиру потенциальный покупатель.
Андрею очень хотелось поговорить с кем-нибудь об Алевтине — о ее смерти, о том, почему это произошло. Но, наученный горьким опытом своей жизни, Сафьянов знал, что предпринимать ничего не должен. Никаких движений. Все образуется само собой.
Андрей Сафьянов сидел под высокими сводами пустой квартиры и ждал.
Уже почти стемнело, когда Игорь Воротов добрался наконец до Петровки, 38. В метро по дороге от «Павелецкой» до «Тверской» следователь по особо важным делам пытался расслабиться и хоть чуть-чуть релаксироваться. За долгие годы работы в прокуратуре Игорь приучил себя использовать всякую минуту и самые неподходящие, казалось бы, места для отдыха и аутотренинга. Иногда у него это даже получалось. Вот и сейчас он покинул метрополитен с гордым чувством свежести и бодрости. Топая по бульвару к назначенной цели, Воротов перебирал в уме приятные картинки бытия: вот его пятилетний сын Антошка смешно становится в каратистскую стойку, пытаясь подражать папе; вот жена Света со счастливым выражением лица открывает ему, Воротову, дверь, целует его и тут же скрывается на кухне — как же, муж пришел с работы, нужно разогреть ужин и вкусно покормить, расспрашивая за трапезой о том, что случилось за день; вот они все втроем летом идут к даче через поле, солнышко ласково светит, птички поют, пахнет трава — хорошо… И почему все эти прелести семейной жизни Кудряшов называет скукотищей?
— Ну где ты там? Позвонить не мог? — набросился раздраженный Славка на умиротворенного Игоря.
— Что-нибудь случилось? — с Воротова враз слетела вся благостность.
— А вот не скажу! — И Кудряшов закрыл себе ладошкой рот.
— Пустейший ты человек, Вячеслав, как тебя только в органах держат?
— В пробе воздуха из квартиры Коляды нервно-паралитический газ не найден.
Игорь удовлетворенно кивнул.
— Буфет закрыт?
— Стало быть, и вправду гадалку на тот свет спровадил мужик. У женщины сил не хватило бы подтащить к окну упирающуюся Коляду, тем более выпихнуть ее из окна. А что тебе буфет? Поехали ко мне.
«Ехать» надо было минут пять пешком. Кудряшов жил совсем близко от родной Петровки, и по этому случаю, а также благодаря холостяцкому житью-бытью хозяина квартира его напоминала проходной двор: на огонек заглядывало все управление. Правда, люди приличные, без звонка не заваливались, тут Кудряшов был строг и неумолим. Первое, что он сделал войдя, — отключил телефон.
— Извини, — сказал Игорь, — не прибрано. Тут у меня вчера ребята групповуху устраивали. Все перевернули. Я уже в самом конце появился, не смог за порядком проследить. Найдешь где предметы дамского туалета — не пугайся.