Его коллеги посмеивались: «Врачу — исцелися сам». Каждый знает, что поощрять, кормить свои комплексы неумно. Комплексы тогда жиреют и наглеют. Если ты неспособен к долгим, теплым, доверительным отношениям с женщинами, нужно работать над своими внутренними проблемами. Леня и сам понимал: надо остановиться. Но, во-первых, дочка академика, красавица и блондинка не старше 25 лет все как-то не попадалась в сети, а во-вторых, лучше уж кормить комплексы, чем загонять их глубже в подсознание, а потом всю жизнь раздираться смутной неудовлетворенностью. Кроме всего прочего, статус перспективного (во всех смыслах) холостяка тоже кое-чего стоит и помогает открывать те самые вожделенные двери, да еще как.
Очень любили Леонида Михайловича его пациентки. Они влюблялись в него пачками — и в стационаре клиники, где Долгов врачевал неврозы, и в частном, если так позволительно выразиться, порядке. Врачебная этика не одобряет, можно сказать прямо, запрещает использовать беззащитное состояние пациентов. «Но ведь они когда-нибудь да выздоровеют, эти барышни, — оправдывался Долгов. — А никогда не страдавших неврозами где ж набраться-то?»
Итак, Кудряшов сидел в кабинете доктора, вежливо слушал Леонида Михайловича и внимательно наблюдал за ходом мысли последнего. «Стало быть, — решил для себя Слава, — Долгов считает себя, несомненно, сильным человеком, способным к одиночеству. Стало быть, для него это одиночество представляется желанным. Однако он слишком убедительно и аргументированно говорит об этом. Если бы для него одиночество было естественным состоянием, он не придавал бы ему такого большого значения и не замечал бы, как не замечают воздух».
— Да, — сказал вслух Кудряшов, — я вот тоже никак не могу жениться. Хотя подустал, признаться, от разнообразия. Но как-то все не получается — пару найти.
— Вас это беспокоит? — с профессиональной заинтересованностью спросил Долгов. — Мешает наслаждаться жизнью? Тревожит? Печалит?
— Может быть, может быть… Леонид Михайлович, Алевтина Коляда, какая она была?
— Она была славная вообще-то, — помедлив, ответил Долгов. — Забавная. Но то, что касается ее работы… Если это, конечно, можно так назвать… То, что касается рода ее деятельности… Я, знаете ли, не люблю антинаучные подходы к чему бы то ни было. Ведь смысл не в том, чтобы поставить диагноз — пусть и самый точный. Смысл в том, чтобы помочь человеку. И здесь очень важно не упустить время, не отвлекать человека пустыми надеждами. «Диверсия» — по-латыни означает «отвлечение», только и всего.
— Вы хотите сказать, что Алевтина Григорьевна использовала растерянность своих клиенток и никак им не помогала?
— Вы слишком буквально хотите меня понять. Алевтина искренне верила в то, что приносит некоторое облегчение, но, с другой стороны, она не могла не чувствовать своей беспомощности: указать человеку путь — это не значит спасти его от неизбежного. У Алевтины были несомненные качества отличного гипнотизера. Каждое ее слово воспринималось как значительное. Отчасти это было врожденное, отчасти — приобретенное. Ее побаивались. Один весьма солидный и успешный господин однажды потерял сознание, когда Алевтина при большом стечении народа заявила ему смеясь: «Вас скоро ждут казенные решетки». Был переполох. Жена господина брызгала слюной и вопила: «Уберите сумасшедшую». И что же вы думаете? Через месяц-другой на того господина было заведено уголовное дело. До суда, правда, пока не дошло и вряд ли дойдет, но… Да, Алевтину побаивались. Страшило не будущее, которое могло быть предсказано ею. Страшило обнародование тайного, того, что может стать явным, а может, вы же понимаете, и не стать.
— Значит, враги все-таки имелись…
— Я не стал бы этого утверждать. При всем при том серьезные люди не воспринимали Алевтину Григорьевну как такую уж угрожающую силу. Фокусы… Все это были фокусы… У Алевтины был такой, знаете ли, наработанный прием. Вот, предположим, входит она в комнату, где сидят незнакомые ей персонажи. Алевтина мгновенно ориентировалась в людях, надо отдать ей должное. Она выбирала себе жертву с первого взгляда, определяла человека, наиболее поддающегося внушению: глаз-то у нее был наметанный. Так вот, она смотрела на жертву как бы заинтересованно, многозначительно. Человек начинал дергаться — чего это на него ведунья так внимательно смотрит? Начинал искать возможность с ней поговорить, спросить, не увидела ли она чего-то такого особенного, страшного. Все ведь боятся за свое будущее, на самом деле никто ни в чем не уверен.