— Я тут намедни в Ленинку зашла, — говорила Лариса мягким своим, улыбчивым голосом, — лет пять там не была. Как в заповедник попала. За стенами все переменилось двадцать раз, все в темпе, все в суете. Мальчики накачанные в кожаных куртках, без всякой мысли в глазах, убить-зарезать — хоть бы что. Девочки с перекошенными от страсти к валюте лицами. Все денег хотят. Все за деньги купить можно. Все решается просто. А там — все те же книжные человечки медленно бродят, в каталогах роются, что-то узнать хотят, что-то им еще непонятно в этой жизни. Совсем другой видеоряд, совсем другая энергетика. И как еще они выжили в наше время?
— Интеллектуалы усугубились сейчас, — со знанием дела молвила Катя. — Как им еще сохраниться? Только вовсе отделившись от жизни.
«Отделиться. Отлететь. Выпасть. Упасть, — подумала Померанцева. — Сделать красивый жест — перестать участвовать. Алевтине удавалось это: быть в гуще жизни и одновременно не иметь к ней никакого отношения. Виртуальная реальность. Меня вот Господь не надоумил, как туда пробиться».
Катя ясно увидела: это она, а не Алевтина стоит на подоконнике и смотрит вниз, спокойно и отрешенно…
— Что ты там делала? — спросил Костя.
Катя вздрогнула.
— Ну, что можно делать в библиотеке? — Лариса изо всех сил старалась подавить ехидство в голове. — Книжки читала.
— О! — завопила Померанцева. — Устрицы!
Даже невозмутимый официант дрогнул. За соседним столиком из рук огромного господина выпала вилка. Весь зал обернулся на этот дикарский вопль. Катя и Лариса обменялись понимающими взглядами. Можно было бы, разумеется, устроить сейчас спектакль, шокирующий эту притворяющуюся приличной публику, но такое не входило в сегодняшнее меню.
Сегодня нужно было решить иные проблемы. Несколько месяцев назад Померанцева, уставшая от бездарных сценариев, откопала где-то дивную рукопись, этакую прозрачную повесть о современной романтической любви, о несбывшихся надеждах, о времени, которое ломает человека, неся его на своих волнах неведомо куда. Катя загорелась сыграть героиню этой повести и даже уболтала своего любимого режиссера заняться сценарной разработкой. Но кино рисовалось безумно дорогим. Чтобы фильм получился красивым и настоящим, съемки надо было проводить и в Европе в том числе. Кто же столько «бабок» отстегнет?
Приятель Ларисиного поклонника, Кости Стрелецкого, вроде как представлялся трепетным почитателем померанцевского таланта, вроде как мялся, жался, но намекал, что не прочь поучаствовать капиталами в Катином кино. Переговоры велись долго, муторно, наживка то заглатывалась, то выплевывалась. Но сегодня наконец должна была наступить определенность.
Именно сегодня — или никогда — нужно вытащить из Ткаченко последнее, решающее слово. И именно в присутствии его друга-компаньона и Ларисы. Чтобы не дать возможности обратного хода, дабы стыдно было потом отказаться — что бы ни случилось.
Вова же Ткаченко трепался напропалую о каких-то яхтах, Катя улыбалась, из последних сил удерживая на лице внимание. Стрелецкий увлеченно вставлял реплики в ткаченковскую трескотню. Лариса кидала на Катю извиняющиеся взгляды: мол, видишь же, слово вставить невозможно. Померанцева изнывала. Наконец лицо ее, в полном составе своих частей, поползло вниз, потускнело, стало буднично-скучным. Лариса, зная необузданный характер подруги, поняла, что назревает скандал.
— Шельмец, представляешь, — знай себе бухтел Ткаченко, — нанял на свою яхту бывшего капитана ледокола. Тут у него команда три человека. Там — ротой руководил. Ну и, конечно…
— Ужасно, когда человек занимается не своим делом, — встряла Верещагина. — Посмотрите вот на Катю. Она просто сгорела в ожидании настоящей работы.
— Да, Володя, что же с субсидиями? С субсидиями-то что? — очнулась Померанцева. — Меня уже тошнит от неопределенности. Так «да» или «нет»?
Володя Ткаченко удивленно обвел глазами невесело улыбающегося Стрелецкого, затаившую дыхание Ларису, всю обратившуюся в слух Катю.
— Но это же вопрос решенный, Екатерина Всеволодовна, — поцеловал ручку, — да, давайте конкретно. Сегодня среда… Среда. В пятницу… Пусть ваш директор со сметой приходит в пятницу ко мне. Скажем, в одиннадцать. Мы перейдем к конкретике.
Последовала небольшая пауза. На Померанцеву нашло тупое оцепенение. Лариса не смогла сдержать вздоха облегчения. Стрелецкий откинулся на спинку стула, чтобы обзор любопытной сцены был полнее.
Настала минута рассыпания в благодарностях. Катя перебирала варианты: сдержанно-светский — нет, равнодушно-вежливый — нет, не годится. Лучше по-простому: обрадоваться — и все.