— Ой, ой, ой, — взъерошилась Сафьянова, — страшно-то как, мамочки… Свидетелем чего вы меня хотите назначить? Да не знаю я ничего. Так, здрасьте — до свидания. И в психологические тонкости не вдавалась. Вокруг Алевтины и без меня психологов хватало.
— Оксана Николаевна, где вы сами-то были с двенадцати до трех часов ночи с девятнадцатого на двадцатое мая?
— Где ж мне быть? — словно камень свалился с ее плеч, Сафьянова расслабилась. — Дома была. Мужа ждала. Муж-то у меня гулена, знаете уже небось. Но не буду его хаять — муж все-таки. Дома была. Поджидала.
— Кто-нибудь может это подтвердить?
— Мой кот и моя собака.
— Может быть, кто-нибудь вам звонил…
— Мы на ночь телефон отключаем, — хлюпнула Оксана Николаевна.
«Логично? Логично».
— Кто вам сообщил о гибели Коляды?
— Катерина Померанцева. Позвонила, сказала, что Алевтина из окошка прыгнула. Не знаю уж, откуда Катя сама узнала.
— Во сколько Померанцева позвонила?
— Рано. Часов девять было. Может, восемь. Я расстроилась, конечно. Когда знакомые умирают, знаете, всегда как-то не по себе становится.
— У Алевтины Григорьевны были враги? Неприязненные отношения с кем-нибудь?
— Разумеется, были. Она вообще та еще интриганка была, прости Господи, царство ей небесное. От нее лучше было держаться подальше. Были у нее, конечно, способности. Могла она людей сталкивать, хороводы выстраивала, как хотела, что говорить. — Сафьянова тяжело вздохнула и снова хлюпнула.
— Поподробнее, пожалуйста, об этом, если можно, Оксана Николаевна.
— Подробностей не знаю никаких. Я как только поняла, насколько Алевтина Григорьевна двуличная, сразу от нее отдалилась.
— Можно конкретнее?
— Можно, отчего нельзя? Я узнала, что Алевтина обо мне говорит за глаза. И прекратила с ней общаться.
— От кого узнали? — Воротов методично, не сдаваясь, вытягивал из Сафьяновой каждое слово. Он чувствовал, что Оксана ждет этих наводящих вопросов. И ответы на них у нее давно готовы.
— Уж узнала. От Померанцевой. От кого же еще?
— И что же Екатерина Всеволодовна вам передала?
— Ну что может передать Екатерина Всеволодовна? Кроме гадости? Дескать, Алевтина сказала ей, что я лучше бы расслабилась и занялась собой и своим здоровьем, чем на мужике своем виснуть. — Несчастный нос опять дал течь, и Оксане срочно пришлось промокнуть влагу платочком.
— И вы после этого перестали общаться с Алевтиной Григорьевной. Неужели так обиделись?
— Обиделась? Противно стало. Противно, когда ты человеку душу открываешь, а он тебе туда плюет и сморкает.
— Вы с Ларисой Верещагиной знакомы?
— Знакомы. Зачем спрашиваете? Знаете ведь. Знаете, что она с моим мужем шашни крутила. Астролог фигов. Ну и что? Отбила она Сафьянова? Чего добилась-то? Пока я не захочу — никуда он не денется.
— Лариса Павловна с Алевтиной Григорьевной ведь тесно дружили? — невозмутимым голосом продолжал Воротов.
— Да уж, закадычные подружки. Непонятно только, кто кого больше ненавидел — Верещагина Алевтину или Алевтина Верещагину. Лариска-то небось тоже подъезжала к Алевтине насчет приворотного зелья. А та, как всегда, пообещает и не сделает.
— Как всегда? — невинно переспросил Воротов.
— Алевтина всем лапшу на уши вешала. Всем содействие обещала. А потом так все закручивала, что сам не рад будешь.
— Всем — значит, и вам тоже?
— Послушайте, господин следователь, я что-то не пойму. Вы бабьими проблемами сильно интересуетесь, что ли? Да, и мне тоже — не ловите на слове. Все ахала, охала, сочувствовала. А потом возьми да ляпни Андрею, что я ей заказывала приворот на него сделать.
— Так заказывали приворот-то, а, Оксана Николаевна? — мягко улыбнулся Воротов.
— Это к делу не относится, — замкнулась Сафьянова, — но зачем Андрею-то говорить? У него и так бред преследования. Ему все мерещится, что я за ним слежу, подсматриваю, подслушиваю.
— Не следите? — бесхитростно улыбнулся Воротов.
Сафьянова посмотрела на него настороженно:
— А что вы улыбаетесь? Это так смешно, да? Это смешно, когда муж шляется черт-те где, черт-те с кем — никогда не знаешь, придет он домой ночевать или загостится. Смешно?
— Простите.
— Да что уж. Понимаю, ваше дело такое — в грязненьком бельишке копаться.