— Слав, — позвал тихонько Воротов.
Кудряшов встретился с ним глазами и потупился.
— Слав, это, конечно, не мое дело. Но ты до конца следствия хотя бы не мог подождать?
— Я у тебя что, уже из доверия вышел? — глядя в сторону, спросил Кудряшов.
— Да не об этом я, — разозлился Игорь, — что мы тут друг перед другом в реверансах застывать будем?
— Я все, Игорь, знаю. Но человеку поддержка моя нужна. Что я, человека оттолкну, скажу: погодь, дорогая, до окончания следствия… И не такой уж я ранимый, как ты думаешь. Переживу и эту радость, если что…
Леня Долгов шел по улице, пытаясь найти переход. Но уныло тянулись вдоль тротуара трамвайные пути, нигде не прерываемые светофором. Где-то вдали маячила группка людей, ожидающих просвета в сплошном потоке машин. Долгов добрел до них и пристроился. «У, какие ха-а-аро-шие», — сказал трем дворняжкам, крутившимся рядом. Собаки степенно подошли и деликатно обнюхали Долгова. Две рыжие и один черный пес — с быстрым, но спокойным взглядом.
Наконец образовался просвет на дороге, и люди ринулись в него. Леня Долгов, аккуратно повернув голову налево, как учили в детстве, достиг середины магистрали. Обернувшись направо, он увидел, как одна из рыжих собак подошла к черному псу, сбитому машиной. Тоненькая струйка крови текла из головы пса. Ни визга, ни шума — все произошло тихо, мгновенно. Пес лежал на дороге, машины объезжали его, стараясь не испачкать колеса.
Все. Только что эти быстрые, великодушные глазки оценивали мир. И так мгновенно выключились, никто вокруг не заметил, не вздрогнул, не вскрикнул. Только рыжий собрат по стае крутился рядом, рискуя тоже попасть под машину. Надеялся помочь? Пробовал на язык еще горячую кровь, тоскливым взглядом провожая несущиеся и несущиеся мимо авто. Долгов представил себе, что бы тут началось, если бы машина сбила человека. «А так, жалко, разумеется, но никакого тебе суда-следствия. Очень удобно».
Лариса занавесила в доме все зеркала. Она не хотела даже мельком, даже случайно вдруг встретиться взглядом с этим некрасивым существом, смывшим с лица вместе с краской все обаяние, наработанное годами. Вместо благополучия — серые, отекшие, с расширенными порами щеки курящей немолодой женщины. Но главное — глаза, пугали Ларису глаза: затравленные, дикие, суетливые.
Лариса сидела в квартире с наглухо зашторенными окнами и тихо напивалась. Коньяк был жесткий, Лариса морщилась.
Давненько у нее не было таких поворотов в судьбе, давненько. Раньше, когда ей бывало плохо, когда все рушилось вокруг, когда все, за что ни возьмись, превращалось в сыпучий песок, Лариса находила в себе силы не отчаиваться. Она знала: стоит только перетерпеть, не дергаться, впасть в некий анабиоз, пережить эту черную полосу — и за ней начнется другая, сулящая удачу, добро, радость. Все повернется к лучшему, безнадежность превратится в приобретение, тоска сменится ровным, спокойным фоном крепкого, бодрого настроения, бессилие улетучится, как дым. Так встали звезды при Ларисином рождении, таков был ритм ее судьбы. Не всегда Лариса могла владеть ситуацией, но зато четко улавливала этот ритм и обычно выигрывала. Но сейчас все было по-другому. Все смешалось.
Лариса впервые остро чувствовала одиночество. Нет, ей не было скучно. Ей никогда не бывало скучно наедине с собой. Скорее — с людьми. Они раздражали ее своим пустым щебетанием, чуждыми ей интересами. Не все, но слишком многие. «Понимаешь, — говорили они. — Волга впадает в Каспийское море. Понимаешь, — продолжали, — все хорошо, что хорошо кончается». Они словно ввинчивались со своей банальностью в Ларисину жизнь, вязко и долго толкуя о том, что не стоило и минуты внимания. Лариса всегда считала себя самодостаточной. Любовь? Да, она влюблялась иногда. И всякий раз с удивлением от того, что еще способна на это безрассудное чувство. Но ей всегда были слишком понятны все движения души своих избранников. Иногда ей хотелось зажмурить глаза и не замечать ничего. Но, увы… Любовь — чувство инстинктивное. Двоих бросает друг к другу неведомая сила, и пока они не пришли в себя, пока держатся один подле другого в слепой жажде быть вместе — начинается нечто иное, совсем иное, нежели любовь. Но Лариса никогда не была слепа. Поэтому иное нечто не наступало.
Но сейчас Лариса была в отчаянии не из-за этого. «Смерть Алевтины просто наложилась на мое внутреннее состояние, — утешала себя Лариса, — все пройдет. Но будет ли покой для меня? Удовлетворится ли моя совесть этим исходом?» Лариса налила рюмку и опрокинула в рот. Включила телефон. Не было больше сил оставаться одной.