Оксана была свято убеждена, что все несчастья ее жизни заключены в Ларисе Верещагиной. Сафьянов не раз пытался убедить жену, что, если бы не появилась Лариса, была бы другая женщина, что он, Андрей, такой уж по природе, что ему необходимо иногда отвлекаться и развлекаться. Оксана не верила. Она сосредоточилась на Верещагиной.
Через четыре года Лариса решила расстаться с Сафьяновым. Она уже достаточно разобралась в астрологии, чтобы понять, что означает в ее жизни Сафьянов. Однако она поняла также, что жизнь Сафьянова, его жены и ее, Ларисы, жизнь завязаны в крепкий узел, который не то что развязать — разрубить-то невероятно трудно. Потому поддерживала с Андреем вялые отношения, не тратя больше на них эмоции и силы. Все должно произойти само собой. И произойдет само собой.
Тем временем у Оксаны начался невроз. Естественный, впрочем, для женщины, живущей в условиях нелюбви. Невроз выражался в постоянном сильнейшем насморке, который поначалу был принят за аллергический. Оксана провела несколько месяцев в больнице, где врачи безуспешно пытались выявить аллерген. Оксана, не склонная к интеллигентским рефлексиям, не могла понять, что удручающее физическое состояние — следствие ее безумных упорств в деле приручения Сафьянова и внушения ему любви к себе под страхом смертной казни. Оксана была абсолютно уверена, что это Лариса наслала на нее порчу.
Выйдя из больницы, продолжая задыхаться от кошмарного насморка, Оксана впервые переступила порог дома Алевтины Коляды в надежде найти избавление от своих мучений.
Померанцева, увидев на пороге высокого широкоплечего мужчину, суровое лицо которого не вызывало сомнений в его недобрых намерениях, взвизгнула и попыталась захлопнуть дверь. Кудряшов, однако, успел всунуть ногу в узкий проем. Екатерина Всеволодовна всей своей не успевшей источиться на тренажерах массой навалилась на дверь и тихонько верещала что-то типа «спасите», но голос отказывал ей. Кудряшов упрямо молча сопел. Наконец, когда Померанцева, овладев собой, заорала глубоким, утробным голосом, Вячеслав резким движением втолкнул артистку вместе с дверью в квартиру и вошел сам, мысленно ругая себя за позволенное себе срывание зла на защищенной презумпцией невиновности женщине. Тем не менее эта борьба на пороге помогла: опер унял клокочущее внутри бешенство.
Померанцева, сменив выражение лица, надменно оглядела Кудряшова, подошла к зеркалу, поправила прическу. Кудряшов наблюдал за артисткой с восторгом: вот это выдержка, вот это нервы, вот это высокохудожественные выразительно-изобразительные средства, не то что у сотрудника уголовного розыска.
— Я что-то не понимаю, — Померанцева, сложив губы куриной жопкой, нежно мазала их помадой, — что-нибудь еще от меня надо?
— Вот вы, Екатерина Всеволодовна, уже и губы накрасили, — упрекнул Кудряшов, — а человеку даже пройти в дом не предложили. Надо быть проще, Екатерина Всеволодовна, и люди к вам потянутся.
От такой дешевой понтярной наглости Померанцева окончательно успокоилась.
— Пожалуйста, — протянула она и первая направилась в комнату. — Я вся внимание.
— Это я весь внимание, — легко и беззаботно хлопнул глазами Слава. — Расскажите, будьте любезны, в каких отношениях вы состоите с Сафьяновым Андреем Андреевичем.
Екатерина Всеволодовна бросила взгляд на часы и вроде бы искренне опечалилась.
— К сожалению, у меня мало времени. У меня, знаете, проба сегодня на «Мосфильме». Через полтора часа.
— Мы успеем.
— Да? — засомневалась Померанцева. — Неужели? Но, видите ли, я, разумеется, вам — как на духу. Но мне не хотелось бы…
— Понял.
— Да, да, не хотелось бы…
— Понял вас, понял. Но поскольку у нас мало времени, я сразу задам вам и второй вопрос: как часто вы бываете на даче Тани Метелиной?