Алевтина жадностью не страдала, наоборот, отдать готова была последнюю рубаху: лечила, привораживала-отвораживала, снимала порчу… Денег не просила за это никогда. Дадут — хорошо, не дадут — Бог с ними, с деньгами. Но люди — существа благодарные. Не бедствовала Алевтина. Жена одного высокопоставленного чиновника, признательная за возвращение в лоно семьи мужа, устроила ей московскую прописку и крохотную комнатку в огромной коммуналке.
С тех пор прошло двадцать лет. Алевтина поменяла несколько квартир, несколько машин и несколько объектов личной жизни. Людей вокруг Коляды крутилось такое множество, что у Кудряшова от осознания объема предстоящей оперативно-розыскной работы начался спазматический кашель.
Видимо, цыганская кровь и в самом деле имела место — отношения Алевтины Коляды с людьми и с деньгами были полны неразрешимых противоречий. С одной стороны, Алевтина тратила деньги не считая, в доме у нее до последнего времени толпились приживалы и приживалки, своим возлюбленным Алевтина дарила мебельные гарнитуры и машины, причем такие, каких у самой-то не было. С другой стороны, при такой-то свободе обращения с материальными ценностями Коляда постоянно говорила о деньгах. Она любила назойливо рассказывать о несметных богатствах своих клиентов и всегда подчеркивала, что сама тратит на жизнь огромные суммы, а это и в самом деле соответствовало действительности, поскольку за то, что стоило рубль, Алевтина зачем-то платила пять. Но такое уж у Коляды было представление о роскоши. Нет, нельзя сказать, что Алевтина Григорьевна спокойно относилась к деньгам. Они были для нее очень важной частью бытия. Но не сами по себе. Вкупе с влиянием на людей, с тем, что владычили над людскими судьбами и душами.
Впрочем, все это было скорее кудряшовскими догадками, ощущениями от полученной информации. Воротову Слава намеревался передать факты. Только факты.
…Кудряшов легко вбежал на третий этаж прокуратуры, распахнул дверь кабинета Воротова и словно споткнулся — обстановочка здесь была довольно-таки натянутая.
Игорь, разъяренный, но сдерживающий себя, не выпуская из рук телефонной трубки, кивнул:
— Вот, познакомься. Еще одна ясновидящая. Лариса Павловна Верещагина, которая вдруг среди ночи поняла, что ее подругу Коляду убили, и позвонила нам в милицию. Вот так вдруг посетило ее откровение в виде знания. Правильно я объясняю, Лариса Павловна?
— Боже мой! — молодая женщина, сидевшая в уголке, подняла глаза к потолку. — Говорите что хотите. Я вам больше ничего объяснять не буду. Вы жестокий, тупой человек.
— За оскорбление ответите, — вступился за друга Кудряшов. — И вообще, гражданочка, вы здесь не на базаре: «буду — не буду». Обязаны отвечать — по закону.
Верещагина смерила Кудряшова таким взором, будто он объявил себя сейчас, прилюдно, наследником царского престола, отобрав этот титул лично у нее, Верещагиной.
— Вы на меня взгляды не кидайте, — нашелся Слава. — Прокурор санкцию подписал? — деловито спросил он у Воротова.
— Не подписал и не подпишет, — засмеялась вдруг Верещагина, нахальная такая дамочка.
— Подпишет. Если выяснится, что вы врете!
Нет, Воротов положительно был в ярости. Никогда Кудряшов не слышал, чтобы галантный Игорь так разговаривал с женщинами.
Верещагина замолчала, всем своим видом изображая крайнее пренебрежение к происходящему. Даже какая-то тень сожаления промелькнула по ее лицу: мол, не ведают, что творят, какой с них спрос?
Воротов бросил трубку телефона.
— Молчит телефон у вашей подружки. Значит, так. Вы, Вячеслав Степанович, посидите с задержанной, послушайте ее сказки, а я сейчас все выясню и приду. — И выскочил как ошпаренный.
Верещагина молча курила, покачивая ногой. Размер обуви у нее был цыплячий — максимум тридцать пятый. Ручки маленькие, косточка на запястье торчала словно у худенького ребенка. Как говаривала бабушка Кудряшова, маленькая собачка до старости щенок. Сигарета Верещагиной не шла — как если бы курила пионерка. Но при всей этой цыплячьей внешности было в ней что-то очень взрослое, не во всех даже сорокалетних женщинах встречающееся. Кудряшов поразмыслил и решил, что это ее порочность. «Порочная она женщина», — подумал Кудряшов и посмотрел на Верещагину с интересом. Добродетель нуждается в украшении — порок притягателен сам по себе. Что верно, то верно.
— У вас есть какой-нибудь журнальчик, полистать пока? — явно издевалась Верещагина.
— Ничего. Скоро вам будет весело.