Стража ощетинилась оружием, когда он подошёл вплотную — не тот мальчишка, мечтающий изучать языки, не его уставший напарник, но и не вечные воители.
…Дарнаэл знал — пока первая капля крови не упала на землю, войны не будет. Он не нападёт первым. Будет хитрить и выбирать обманные пути, лишь бы ускользнуть от необходимости выстрелить, ударить, перерезать горло. Он же не хочет убивать, верно?
Этого жаждет что-то другое. Ненасытный, кровавый монстр; почему король ведёт свою армию, кроме как для вдохновения? Кроме как заставить их сражаться яростнее?
Он никогда не любил убивать — если на него не нападали первым, если это не было поле боя. Но ведь как кличут его в стране?
Дарнаэл Завоеватель — сам себе армия, и не имеет значения, сколько туманных войск невидимыми шеренгами выстроились у него за спинами.
— Кто ты? — стражник взвесил в руке свой меч. — И почему рвёшься в замок на ночь глядя?
— Я ведь уже в замке.
— Тогда покажи лицо, путник. Чужакам во дворце не место.
Дарнаэл коснулся кончиками пальцев ткани своего плаща — даже не думал, что вновь набросил его, пока шагал по этим коридорам. Или ещё на улице, может быть, пытаясь тенью проскользнуть мимо стражи?
Скользнул по застёжке — и тонкая ткань, для крестьянина стоившая бы целое состояние, равно как и для стражи, стоявшей перед ним, тоже, медленно сползла с его плеч.
Шпага сверкала странными пламенными языками при свете факелов. Стражники сначала покосились на неё, словно считая, что основная опасность — в оружии, ещё не орошенном кровью, — и только после посмотрели ему в глаза.
Наверное, ему было бы уместно заколдовать их. Обратить в камень или пепел, заставить равнодушно отступить или, может быть, просто, неожиданно сделать выпад и перерезать горло, безо всяких чар. Но так не умирают, так подло пробираются к своей цели; Дарнаэлу не хотелось играть в выживание. Он привык выступать чёрными фигурами за жизнь. Всё — или ничего; когда-то королю Элвьенты везло.
Может быть, наступила чёрная полоса.
Он шагнул им навстречу, и стражники не смогли заставить себя спокойно сомкнуть мечи пред ним. Боялись? Не бросились в рассыпную, но осторожно отступили, словно от неизвестного, боясь растаять. Трусость — это ведь Торресса! Кого он жалеет! Жалкий народ, утонувший в собственных желаниях? Он имел бы право перерезать весь этот дворец за то, что они посмели на него напасть. Но воин — не убийца. Воин — это благородное оправдание.
Дверь распахнулась от одного короткого толчка, и только тогда они одумались. Дворец без засовов, ненадёжный, напасть — и осыплется пеплом от одного только удара вражеской армии. Армии, которой у него сейчас не было.
Удивительное совпадение.
— Он один! — будто оживление в чужом голосе, и Дарнаэл не остановился, упрямо шагая вперёд. — Да чего же ты стоишь! Он один! Без армии!
Он обернулся — стражник стоял с луком — где только успел взять? Или у него он был? Целился — прямо в сердце, ведь противник без щита, без защиты, без доспехов.
— А сразиться? — Дарнаэл отбросил шпагу в сторону, раскинул руки, словно ожидая выстрела. — Страшно?
— Какой ненормальный сразится с элвьентским монстром? — руки его дрожали. Не юный, не добрый, трусость — вот она, Торресса. Будто бы в Элвьенте не так.
— Стреляй, — с мягкой улыбкой ответил Дарнаэл. — С каждым моим словом ты думаешь, что уже пора, верно? Что если я вдруг начну давить тебе на жалость, — он опустил руки, — то ты посмеешь оступиться и пропустить выпад монстра. Правда? Ты боишься, что проиграешь в честном бою, что вас — десять на одного, и то мало. А ещё, — он улыбнулся широко-широко, — ты знаешь, что в этом коридоре за дверью ещё пятеро или шестеро, и они успеют перерезать мне горло до того, как я сделаю хотя бы шаг, верно?
Лучник не ответил. Королям вообще не отвечают, их режут — будто бы свиней. Но короткая вспышка, будто бы взрыв — и лук раскололся на две части, а плечо обожгло болью и кровью.
Дарнаэл обернулся, с неожиданной яростью одним взмахом перерезая противнику горло; брызнула кровь, растекаясь тонким слоем по лезвию кинжала, и он вдохнул привычно медный запах, с невообразимым равнодушием принимая очередное убийство, на которое не должен был бы идти.
Ему не надо было смотреть, чтобы знать: тот, за его спиной, опускается медленно на колени, зажимая больную руку. Касается окровавленной в неверии шеи. Не понимает, что случилось, почему так жжёт — ни лезвия нигде, ничего.